На руинах Империи - Татьяна Николаевна Зубачева

посмотрел ему вслед и, прыгая через четыре ступеньки, взбежал наверх.

Женя мыла посуду и обернулась к нему.

– Всё? Ну, молодцы.

Эркин быстро отхватил от буханки два толстых ломтя, сунул в карман.

– Я за деньгами поднимался, – Женя заморгала, а он быстро продолжал: – А вообще я койку у тебя снимаю.

– Ах, та-ак, – понимающе протянула Женя. – И за сколько снимаешь?

– За работу, – крикнул Эркин, скатываясь по лестнице.

Парня он догнал у угла. Поравнявшись, протянул ему хлеб. Тот взял и радостно улыбнулся.

– Это что?

– Твоя доля, – буркнул Эркин.

– Это она вместо денег дала, что ли? – усмехнулся парень.

– Договорились, что еда пополам, – ушёл от ответа Эркин.

Парень протянул ему руку.

– Андрей.

Странное имя, не слыхал такого раньше, но мало ли чего он ещё не слышал, как назвался, так и зовут.

– Эркин. – почему-то он назвал имя, а не присвоенную ему на прописке кличку. Может, из-за протянутой руки.

Они обменялись рукопожатием и дальше пошли вместе.

– Ты нездешний? – осторожно спросил Эркин. – Я тебя не видел раньше.

– Нет, я сюда только вчера приехал. А что, как тут с работой?

– Когда есть, а когда хреново, – пожал плечами Эркин.

– Ну, как везде, – кивнул Андрей. – Ты один или в ватаге?

– Один. А ты?

– И я.

День клонился к закату, и они поспели бы к вечерней разгрузке на рынке. Но за два поворота до рынка какой-то старик пытался чинить забор. Работа была, но на одного. Они переглянулись, и Эркин уступил работу Андрею. Издали он видел, как тот сговаривается со стариком. Ладно, это его дело. А у меня моё. Может, на рынке что и удастся перехватить.

Уходя, Эркин оглянулся. Андрей уже скинул куртку и поднимал поваленный стояк у калитки. Почувствовав его взгляд, Андрей поднял голову и вскинул руку то ли в приветствии, то ли поправляя волосы. Хотя, что там поправлять: волосы с ноготь торчат.

На рынке было уже пусто, и Эркин повернул домой. Остановился на углу поболтать с ватагой Одноухого. Парни там подобрались дружные. Они сегодня перехватили заводскую погрузку и были рады похвастать удачей. Накормили дважды, сухой паёк, сигареты и ещё деньгами.

– Так это ж русские, – Длинный с наслаждением затянулся дошедшей до него сигаретой. – Они если платят, то без булды.

– Русские? – заинтересовался Эркин. – Чего их сюда занесло?

– А хрен их знает, – Дик выдернул у Длинного из губ сигарету. – Больно долго дымишь. Другим дай. – И уже Эркину. – Нам это по фигу. Заводские замешкались, мы и рванули.

– И заводские не шуганули вас? – удивился Эркин.

Ему ответил радостный гогот.

– Прыгал ихний старшóй, ну ты его знаешь, чистая жаба. А русский ему, дескать, уже нанял, он и умылся.

– Они ж, тупари, русским, как это, ну, когда не разговаривают, ни чего ещё…

– Бойкот, – подсказал кто-то.

– Во! – круглое чёрное лицо Эла блестело. – Точно. Бойкот объявили. Нам от их бойкота чистая выгода.

– Я ж говорю, тупари эти беляки.

– Мне на них… накласть с присвистом и перебором. Мне главное, чтоб платили честно.

– Это белый-то тебе честно заплатит?! Козла подои и напейся!

– Сам ты… козёл недоенный. Этот-то честно заплатил, скажешь, нет?

– Дубина ты, он цен здешних не знает, а Одноухий уговариваться умеет.

– А что, много заплатил? – Эркину не жалко, пусть похвастаются.

– Эх, не видел ты! Одноухий, когда стал сговариваться, ну, только сказал про сигареты…

– Ага, дескать, пачку, – поддержали рассказчика.

– Ну да, а русский говорит, это что, каждому?

– Точно, у Одноухого аж огрызок зашевелился.

– И говорит ему: да, масса, на каждого, масса.

– И этот кивает, дескать, согласен.

– Эх, Меченый, – Дик гулко хлопнул Эркина по спине, – вполне мог с нами.

Эркин согласно кивнул. Когда платят не ватаге, а каждому, любой может подвалить.

– И много подвалило?

– А на кой они нам?! Этот русский ещё приедет. Нас-то он возьмёт, а вот как там расплата пойдёт, ещё поглядеть надо.

– Паёк, смотри, каждому дали.

– Ну, так покажите, – попросил Эркин, – никогда не видел.

– А! Полбуханки и банка. На сборных такие давали.

– Тогда знаю, – кивнул Эркин. – С едой тогда вас.

– Тебе того же. Но и поломаться пришлось.

– Это да.

– Ну, так белый если платит, то и спину тебе не гладит.

Одноухий гордо попыхивал своей отдельной сигаретой.

– Ладно, – прекратил он гомон. – Валим отсюдова. Бывай, Меченый.

– Бывай! Смотрите, чтоб заводские вас не подловили.

– За собой смотри, – Дик снова хлопнул его по спине. – А мы зубастые.

Эркин ответил ему таким же хлопком, от которого Дик едва не упал. Того поддержали, поржали ещё немного над тупостью беляков и разошлись.

В ватагу к Одноухому он бы пошёл, но в ватаге ты уже и спишь, и ешь со всеми. Это Эркина не устраивало. В одиночку и легче, и сложнее. А в общем ночлеге ему долго не продержаться, раскроют, а тогда… молись богу, чтоб быстро умереть… Ладно, он один, и дальше один будет. А с жильём так и надо сделать. Снимаю койку и всё. Как Андрей говорил? Работа по дому, своя еда и деньги за стирку. Ну, и за само жильё надо накинуть. Всё сходится. Надо будет порасспросить аккуратно, сколько стоит такое жильё. Чтоб Жене если придётся говорить кому, знала, сколько называть. Ох, если только жизнь какую подлость не выкинет, то всё сходится.

Он шёл и улыбался, довольный удавшимся днём и тем, что небо очищается, завтра будет солнечный день. Куртку можно будет дома оставить, чтоб не трепать её зря. А странный парень Андрей. Рубашка армейская, а куртка рабская. То ли дезертир, то ли расу потерял, то ли… И ругается забористо. Имя странное. А может, он тоже… были же, он слышал, угнанные, русские, а за белых их не то что не считали, но… не совсем белые. Ну, это он у Жени спросит. Если Андрей русский, как Женя…

Двое встречных белых шли в упор на него. Он легко разминулся с ними, даже не обратив на них внимания и привычно опустив глаза. Но они остановились и посмотрели ему вслед.

– Обнаглел, – сказал один. Не осуждая, а очень спокойно, констатируя факт.

– Он приметный, – так же спокойно ответил другой.

И пошли дальше.

Дойдя до дома, Эркин запер за собой калитку, а, проходя мимо сарая, с удовольствием вдохнул запах свежего дерева и легко, без шума, но и не таясь открыл и затворил за собой дверь. Он впервые не посмотрел на чужие окна, проверяя, не видят ли его. А пусть видят. Ему есть что ответить. И по лестнице он не поднялся, а взбежал, будто и не