Чисто научное убийство - Павел Амнуэль

Когда мысли запутались, пришлось все же заснуть.

Естественно, что во сне я понял, где ошибался, и естественно, что, проснувшись, я не мог вспомнить, что же я понял.

* * *

Среди множества отрицательных качеств Романа Бутлера меня больше всего раздражает одно: начав расследование, он забывает информировать меня о продвижении дела. Я мог бы это понять, если бы комиссар с самого начала держал меня в неведении. На нет и суда нет. Но если уж ты привел человека на место преступления, то изволь продолжать эту линию поведения — давай факты! Весь вечер среды я хватал телефонную трубку после первого же звонка и каждые десять минут выглядывал в окно, проверяя, не появился ли на стоянке красный «фиат» Романа.

— Когда ты за мной ухаживал, — сказала Рина со справедливым раздражением в голосе, — то не был столь же нетерпелив. Однажды ты опоздал на свидание, потому что, видишь ли, заработался в библиотеке.

Этот трагический случай, говоривший о моей злостной невнимательности, Рина приводила в пример при каждом неудобном случае.

— Да, отозвался я, в очередной раз выглянув в окно и не обнаружив машину, — тот случай так тебя взволновал, что ты решила выйти за меня замуж, чтобы заняться моим перевоспитанием.

Этот аргумент я высказал впервые, и Рина надолго замолкла, решая, рассердиться или, наоборот, воспринять как своеобразный комплимент.

Впрочем, если быть совершенно точным, двадцать два года назад я опоздал на свидание вовсе не потому, что засиделся в библиотеке (в Ленинградской публичке был тогда санитарный день, и мне-то было это прекрасно известно), а по той простой причине, что Света, с которой я встречался, пока на горизонте не появилась Рина, неожиданно явилась ко мне домой и начала выяснять отношения с присущей ей агрессивностью. С тех пор я терпеть не могу выяснять отношения с женщинами — Рина это знает и пользуется этой моей слабостью, не подозревая о ее происхождении…

В одиннадцать Рина удалилась в спальню, заявив, что если я вторую ночь проведу на диване, это будет расценено как злостное уклонение от выполнения супружеского долга.

— О чем ты говоришь, Рина? — обиженно сказал я. — Неужели ты думаешь, что мне нравится спать одетым и, к тому же, вытянувшись как покойник в гробу?..

Роман вернулся домой в первом часу ночи. Я рассчитал, когда он сменит туфли на тапочки и форму на пижаму, и лишь после этого позволил себе набрать номер.

— Настырный сосед хуже прокурора, — буркнул Роман в трубку, не подозревая, что всего лишь перефразировал неизвестную ему, конечно, русскую пословицу. Роман знал о бывшей родине только то, что тамошние евреи сами не понимают, чего хотят. Сначала сделали революцию, потом создали лагеря, после этого строили социализм, а кончилось тем, что плюнули на это дело и вернулись к капитализму. На мои возражения, что не евреи определяли исторический путь России, Роман отвечал со скукой в голосе: «ну не медведи же. Если не евреи, то кто?» Евреи, как я понял, по мнению Романа, все еще оставались в России, а русские подались в Израиль.

— Мне спуститься или ты поднимешься сам? — спросил я. — Кофе я уже сварил.

— Если ты варил его, начиная с семи часов, — позевывая, сказал Роман, — то пей сам.

Бутлер ошибся — я начал готовить кофе в пять.

— Спускайся, — разрешил Роман, расценив мое молчание как попытку невооруженного сопротивления власти.

* * *

— Песах, у меня нет сил рассказывать детали, — глаза у Романа действительно слипались, и я ощутил себя следователем, который намеренно лишал задержанного сна, а потом вызвал его на допрос. — Так что я тебе конспективно… По пунктам… А ты сам думай, раз уж у тебя бессонница.

Меня это устраивало — не люблю, когда мне навязывают чье-то мнение.

— Пуля из «Беретты», — сказал Роман. — Калибр девять миллиметров. Стреляли с расстояния пятнадцать-двадцать сантиметров. Картины из страны не вывозили. Все израильские коллекционеры живописи предупреждены. Дверь на виллу была открыта ключом, нет ни малейших следов взлома. Ждала ли грабителя на улице машина, установить пока не удалось. Погода стоит сухая, следов нет, а соседи ничего не видели и не знают. Но земля в палисаднике виллы была влажной после вечернего полива, и на ней обнаружены два следа от мужских ботинков сорок первого размера. Дорогая обувь, производство фирмы «Саламандер». Исследование окурков и пепла показало: курил только хозяин, гостей на вилле в тот вечер не было. На платке, найденном на полу в кабинете, несколько капель крови той же группы, что у Гольдфарба. Это естественно: хозяин наступил на платок, когда делал свои последние шаги… На вилле работала уборщица из русских олим и кухарка, старая марокканка, знавшая семью с детства… э-э… убитого. У обеих были ключи. Обе утверждают, что никогда и никому ключей не давали. Нет причин подозревать этих женщин: на их экземплярах ключей не обнаружено ни малейших следов того, что с них делали копии или слепки. Ключи были в свое время еще у бывшей жены Гольдфарба Яэль и у племянника Гая. Но, по их утверждению, они уже больше года назад вернули ключи Гольдфарбу. Яэль отдала сама после бракоразводного процесса и с тех пор бывшего мужа не видела и видеть не желала. А у племянника Гольдфарб ключи отобрал сам и вообще запретил ему появляться. Это, впрочем, к делу не относится — семейные дрязги. Факт: кроме тех ключей, что обнаружены возле телевизора в салоне, в секретере Гольдфарба в его кабинете оказались еще две связки ключей, Яэль и Гай признали в них свои. Вот и все пока. А теперь иди и выспись.

— В общем, никаких зацепок? — спросил я, отступая к двери, но желая напоследок выцедить еще каплю информации.

— Рутина, — буркнул Роман. — Терпеть не могу таких дел. Найти-то найдем, какие проблемы, но пока все просеешь…

Роман был прав, конечно. Мне, как всегда, не повезло. Хотелось поучаствовать в таком расследовании, где важны логика и интуиция, хотелось создавать версии, а тут… Полицейская рутина, опросы, допросы…

Во сне мне опять приснилась улика, которая ставила всю проблему с ног на голову. Я даже проснулся, обнаружив, что лежу почему-то не в своей постели, а на том же диване в салоне. Мне показалось на мгновение, что продолжается прошлая ночь. Естественно, я не поддался на провокацию подсознания, но и будить жену не стал, меня бы просто не поняли.

А мысль, разумеется, ускользнула. Да и была ли она вообще?

Газеты посвятили убийству Гольдфарба большие статьи: «Едиот ахронот» дала разворот на второй и третьей полосах, а «Маарив» — подборку материалов на нескольких страницах. Ничего нового о трагедии на вилле в Герцлии я не узнал. Если бы репортеры удосужились обратиться ко мне за подробностями, я рассказал бы больше. Но зато личность Гольдфарба они осветили, как говорится, со всех сторон — даже тени не оставили. И Гольдфарба, и всех его родственников, и ближайших его коллег, и соседей, добрались даже до бывшего компаньона, который жил теперь в Австралии и Гольдфарба вспомнил только после того, как репортер показал фотографию двадцатилетней давности.