Крах проклятого Ига. Русь против Орды - Виктор Поротников

Сарыходжу быстро подняли, отерли, отряхнули и увезли обратно на княжий двор. А Михайлу так выпороли, что три дня кряду только на животе лежать мог. Но как очухался, так и исчез куда-то. Князь разыскивать не стал, не до ловчего…

Пришедший в себя посол вспомнил о Владимире и потребовал ехать туда немедля. Михаилу Александровичу надоело отговариваться, с досады взял да показал ответное письмо московского князя, мол, вот почему невозможно ехать! Посланные во Владимир для устройства венчания люди вернулись обратно – волок на Нерли перекрыт, не по воздуху же лететь, как птицам?..

Ждал, что посол осерчает на Москву, а тот вдруг увидел в письме свое – ему путь свободен! И тверской князь его совсем не интересовал. К полному неудовольствию Михаила Александровича и удовольствию боярина Ивана Тимофеевича Сарыходжа вдруг засобирался… в Москву, посмотреть на молодого князя Дмитрия Ивановича.

Это Дмитрий мог не пустить Михаила Александровича через свои земли во Владимир, а вот не пустить посла в Москву не мог никто, потому уехал Сарыходжа, как и пожелал. Впереди летел от него гонец, чтоб встречали и приняли с почетом.

И снова задумчив Дмитрий Иванович, да только теперь совсем по-другому. Посол вдруг в Москву наметил… Одарить придется, это понятно, а вот как развлекать? Но недаром рядом с ним митрополит, кто-кто, а Алексий порядки ордынские знал хорошо. Послу только что не путь от границы Тверского княжества до Москвы коврами устлали, холили, лелеяли, ублажали, услаждали!.. И подарков-то надарили, и на охоту соколиную повезли, как пожелал (подсказал бежавший в Москву Михайло), и девок самых красивых что ни ночь подсовывали!.. Антип, который, как и Иван Тимофеевич в Твери, за Сарыходжой ходил, даже попенял:

– Князь, этак он всех наших девок перепортит. А ну как по весне татарчата по двору пойдут? Куда девать станем?

Дмитрий в ответ хохотнул:

– Пущай, все прибавка в доме!

Столько на этого посла денег перевели!.. У того одно слово на языке: «карашо!» Уезжал довольный и обласканный, обещал в Орде за такого хорошего князя слово перед ханом молвить. Алексий вздохнул, глядя удалявшемуся каравану ладей:

– Пусть хоть не вредит, и то дело… Понял, Димитрий, что ласка делает? Учись, в Орде всякую минуту и со всеми так надо! Ты его одарил, похвалил, он против тебя слова не скажет, а пожалеешь последнее – без головы остаться можно. – Внимательно приглядевшись к молодому князю, добавил: – Я это к тому, что и тебе по весне ехать следом придется. Посол послом, а к Мамаю самому подарки везти надо, не то и свой ярлык на Москву потеряешь. Не можем мы пока без Орды, не можем. А там Мамай силен, к нему надо. И поедешь один, я стар уже для такого!

Потому учил митрополит подопечного всю осень и зиму обычаям ордынским, языку их, рассказывал, кто кому сват или брат, кто с кем враждует. Но с этим трудно, во-первых, у ордынцев привязанности, что погода по весне, сто раз на дню меняются, а во-вторых, сам митрополит там давненько не был, многое не так. Неизменным осталось одно – любовь к подаркам и лести.

Этому предстояло научиться бесхитростному от природы Дмитрию, а еще сдержанности. У ордынцев лицо что твоя маска, никогда не догадаешься, о чем думает, надо, чтоб и по твоему ничего не прочитал. Только уважение и почитание. Можешь ненавидеть, можешь зубами скрипеть от желания вдавить сапогом его мерзкую рожу в землю и не дать подняться, но при этом на лице должна быть улыбка, а в глазах приветствие.

Лицемерие тяжелее всего давалось молодому князю, иногда хотелось все бросить и ни в какую Орду не ездить, а нельзя. Он не поедет, так ордынцы сами нагрянут. Вот когда понял заветы деда Дмитрий! Алексий рассказывал, как Иван Данилович своего сына учил, мол, выть хочется, а ты улыбайся, удавил бы поганца, а ты улыбайся, сердце кровью обливается, а ты улыбайся! Потому как без денег и улыбки не выкупишь русских пленников в Сарае, без лести мелким чиновникам не сможешь к хану даже приблизиться, без подарка хатуням не обольстишь самого хана…

Евдокия видела, как нелегко мужу, но чем могла помочь? Бесхитростная не меньше самого Дмитрия, она очень страдала, что ему придется льстить и лгать, улыбаться татям и гнуть выю перед ненавистными. Ох, тяжела ты, шапка Мономаха, и впрямь тяжела неподъемно!

Наступил день, когда было пора отправляться. Плыл Дмитрий не один и не в Сарай. По весне Мамай откочевывал в низовье Дона, а потому добираться решили туда. С Дмитрием отправился ростовский князь Андрей Федорович. Он уже бывал в Орде, но не как князь, ребенком, а не так давно, потому знал нынешних правителей и их окружение. Годился Дмитрию в отцы, был рассудителен, мог в нужную минуту дельное подсказать. Митрополит отправился проводить их по Москве-реке. Стар уже, не то сам бы поехал. Все наказывал и наказывал воспитаннику быть осторожней, зря словами не бросаться, думать, прежде чем сказать, пониже кланяться, денег на подарки не жалеть, бояре новые дадут…

Евдокия при прощании не плакала, но Дмитрий видел, что слезы близко стоят, только его расстраивать не хочет. Зато плакала маленькая Софья, ухватилась за отцовский рукав, едва оторвали. Обещал диковины ордынские привезти… Евдокия головой покачала:

– Сам невредимым вернись, чай не к теще в гости едешь.

Князь долго тетешкал маленького Даниила, едва вставшего на ножки. Софья ревниво тянула отца к себе. Так весь вечер и провел – разрываясь между родными людьми. Но поутру уже было не до них – пора. Князь в себе не всегда волен, бывает, заботы так поглотят, что и к жене в светелку сходить некогда. Евдокия понимала, а потому не обижалась.

Глядя, как машет платочком со стены жена, Дмитрий в который уж раз подумал, как ему повезло с женитьбой! Евдокия красива на зависть всем, что лицом, что статью, здорова, третье дите уже скоро народится. Княгиня детей тетешкала сама и кормила грудью тоже сама безо всяких кормилиц! А еще жена у него умна и терпелива, горячий нрав князя не всякий выдержит, смиряет себя только при митрополите и вот при ней, своей Дунюшке. Просто умеет Евдокия вовремя слов обидных не заметить или просто руку на его руку положить, и гнев разом проходит.

Дмитрий Иванович почувствовал, как сжимается сердце от любви и тоскливой мысли, что так долго любимой не будет рядом! С трудом взял себя в руки и порадовался тому, что справился с собой. Ему еще многому учиться надо, чтобы противостоять сильным соперникам, надо научиться и сдерживаться, и отступать вовремя, и хитрить, и чувствовать чужую угрозу… Но все равно он не мыслил себя без княжьего престола, без этой самой шапки Мономаха. Он выдюжит, он всему выучится, все сможет, он сильный!

С таким твердым решением князь отправлялся в далекий путь, очаровывать сильного ордынского темника Мамая и его окружение. Иначе нельзя, иначе все, что завоевывали знаменитый дед Иван Калита, дядя Симеон Гордый, отец Иван Красный, митрополит Алексий и многие до них, пойдет прахом. И от него, молодого московского князя Дмитрия Ивановича, сейчас зависело, чтобы этого не случилось.

Время вставать против Орды еще не пришло, оно уже на подходе, в воздухе чувствуется, но пока рано. Ничего, будет еще в жизни Дмитрия Ивановича та самая битва меж Доном и Непрядвой на Куликовом поле, за которую его назовут Донским. А пока в Орду плыл послушный обаятельный русский богатырь московский князь Дмитрий с большими подарками, готовый просить у всесильного ордынского темника Мамая прощенье за то, что не сразу прибыл поклониться… Прав был его дед Иван Калита – в драке и за грязную дубину схватишься, коли жизнь дорога.