Диагноз смерти - Амброз Бирс

Толкнув входную дверь, которая, к его удивлению, оказалась не заперта, шериф изумился еще более, увидев на полу коридора мужскую одежду, сваленную беспорядочной кучей. Разворошив ее, он выяснил, что она состоит из двух шляп, стольких же пиджаков жилетов и галстуков. Вся эта одежда была в прекрасном состоянии, если не считать избытка пыли – так ведь в пыли она и валялась. Мистер Бревер тоже удивился, о чувствах же мистера Кинга мы, пожалуй, умолчим. В шерифе Адамсе такой поворот дел пробудил живейший интерес, и он открыл дверь, что была справа. Все трое вошли в комнату. Поначалу она показалась совершенно пустой, но когда глаза привыкли к сумраку, они увидели: в углу что-то есть. Это был человек, точнее, мужчина, зачем-то забившийся в угол. Его поза была столь необычна, что все трое остановились, не спеша подходить ближе. Вскоре они рассмотрели фигуру подробнее. Мужчина стоял на одном колене, а спиной вжимался в угол, голову он вобрал в плечи по самые уши, руки вытянул перед собой, причем пальцы были растопырены и скрючены, словно когти. Мертвенно-бледное лицо было обращено к потолку, и на нем читался невыразимый ужас – об этом говорил и рот, сведенный судорогой, и выпученные глаза. В такой вот позе он и окоченел. Вокруг тела не было ничего, кроме свежевального ножа, который, очевидно, выпал из руки покойного.

На пыли, покрывавшей пол, было множество следов, местами перекрывавших друг друга. Их хватало и у двери, и у ближней стены. Вдоль другой стены, мимо заколоченных окон, тянулись следы, которые, надо думать, оставил этот человек в углу. И шериф, и его спутники, решившись, наконец, подойти к трупу, инстинктивно двинулись тем же путем. Шериф тронул руку мертвого – она была твердой, как железо. От этого легкого касания все тело, по-прежнему окоченелое, подалось вперед. Бревер, бледный от волнения, пристально посмотрел в искаженное лицо мертвеца.

– Боже милостивый! – вдруг вскрикнул он. – Да это же Ментон!

– Именно, – согласился Кинг, стараясь говорить спокойно. – Я ведь знал Ментона. Правда, раньше у него были длинные волосы и густая борода, но это, конечно, он.

Он вполне мог бы добавить:

«Я узнал его, когда он бросил вызов Россеру. И сказал Россеру и Санчеру, кто он таков. Потому-то мы и решили сыграть с ним эту злую шутку. И когда Россер следом за нами покинул темную комнату, позабыв впопыхах одежду, и когда ехал с нами в одной рубашке – все это время мы знали, с кем имеем дело. С убийцей и трусом!»

Но мистер Кинг ничего такого не сказал. Он изо всех сил пытался разгадать тайну, что стояла за смертью этого человека. Ясно было, что тот так и не выходил из угла, куда его поставил секундант. Поза его свидетельствовала, что он ни на кого не нападал и ни от кого не защищался; что он выронил нож и умер он от ужаса, увидев перед собой что-то необыкновенно страшное. Все эти обстоятельства взбаламученный разум мистера Кинга никак не мог связать и истолковать.

Безуспешно пытаясь распутать клубок предположений и сомнений, он сосредоточенно смотрел под ноги, как часто делают люди, обдумывая нечто важное. И вдруг увидел такое, что заставило его окаменеть от ужаса, хотя в окна лился дневной свет, а рядом стояли его спутники. Посреди комнаты – не далее чем в ярде от трупа Ментона – в многолетней пыли, покрывающей пол толстым ковром, отпечатались три цепочки следов от босых ног, неглубокие, но вполне ясные. Они шли от двери; по сторонам – детские, между ними – явно женские. Эти трое подходили к углу, но… не возвращались. Бревер тоже заметил следы. Он резко наклонился, внимательно их рассмотрел, потом выпрямился с белым, словно мел, лицом.

– Посмотрите! – воскликнул он, указывая обеими руками на ближайший к нему след. – Среднего пальца нет… здесь была Гертруда!

Гертрудой звали покойную миссис Ментон, мистеру же Бреверу, как мы уже говорили, она приходилась сестрой.

Немного к югу от того места, где дорога между из Лисвилла в Харди – это в штате Миссури – пересекается с восточным рукавом Мэй-крик, стоит заброшенный дом. В нем никто не живет начиная с лета 1879 года, и он довольно быстро приходит в упадок. Но в течение приблизительно трех лет перед вышеупомянутой датой там жила семья Чарльза Мэя, чьему предку обязана своим именем речка, близ которой стоит дом. Семейство мистера Мэя состояло из миссис Мэй, взрослого уже сына и двух маленьких дочерей. Сына звали Джон, имена же дочерей автору неизвестны.

Джон Мэй отличался угрюмым и неприветливым нравом, его трудно было разозлить, но уж если кому-то это удавалось, тот приобретал врага на всю жизнь. Его отец был совсем другим: характер у него был легкий, веселый; сердясь, он вспыхивал, как пучок соломы, но тут же и успокаивался. Зла он ни на кого не держал, да и на него, благодаря его редкой отходчивости, никто подолгу не злился. У Чарльза Мэя был брат – полная его противоположность, он жил поблизости. Соседи их часто шутили, что Джон Мэй пошел не в отца, а в дядю.

В один несчастный день между Чарльзом и Джоном вспыхнула ссора, они наговорили друг другу много всякого, и наконец отец ударил сына кулаком по лицу. Джон молча отер кровь, посмотрел в глаза отцу, который уже жалел о своей вспыльчивости, и спокойно сказал: «Вот за это ты умрешь».

Слова эти слышали двое братьев по фамилии Джексон. Они хотели зайти к Мэям, но увидев, что те ссорятся, почли за благо тихонько удалиться. Позже Чарльз Мэй рассказал о ссоре жене. Он сказал, что тут же извинился перед сыном, но без толку: тот извинений не принял и ужасную свою угрозу назад не взял. Впрочем, до открытого разрыва не дошло; Джон продолжал жить в семье, и все шло прежним порядком.

Воскресным июньским утром 1879 года, недели через две после ссоры, история получила продолжение. Мэй-старший ушел из дома сразу после завтрака, прихватив с собой заступ. Он сказал, что собирается привести в порядок источник на опушке леса, устроить там водопой для скота. Джон же еще несколько часов оставался дома; он побрился, написал несколько писем, прочел газету. Поведение его было самым обычным, ну, разве что он казался чуть угрюмее, чем всегда.

Часа в два он ушел из дома. А возвратился около пяти. Почему-то – нам не так уж интересно, почему именно – никто не поинтересовался, куда он ходил и зачем. Но мать и сестры запомнили, когда он ушел и когда вернулся, и потом подтвердили это под присягой. Одежда Джона местами была влажной, как будто он (так было позднее указано в судебных документах) замывал на ней пятна крови. Вел он себя странно, глаза его блуждали. Он пожаловался на плохое самочувствие, пошел в свою комнату и лег в постель.

Мэй-старший так и не вернулся. Уже поздним вечером его домашние перебудили всех соседей, и те всю ночь и весь следующий день обыскивали лес вокруг родника. Нашли они не так уж много: следы обоих мужчин на влажной глине. Джону Мэю тем временем становилось все хуже, врач определил у него мозговую лихорадку. В бреду он то и дело говорил о каком-то убийстве, но нельзя было понять ни кто убил, ни кого убили. Вот тут-то братья Джексон вспомнили его угрозу, и Джона решили подвергнуть домашнему аресту по подозрению в убийстве; другими словами, шериф оставил в доме Мэев своего помощника. Но все вокруг были настроены против Мэя-младшего, и не будь он болен, толпа наверняка бы его линчевала. Во всяком случае, уже во вторник соседи собрались на сходку и избрали комитет, которому и предстояло взять дело в свои руки сразу же, как только позволят обстоятельства.