Бунт Афродиты. Tunc - Лоуренс Даррелл

Я отвернулся, чтобы поскорей забыться, окунув взгляд в медленный круговорот ничего не выражающих лиц. Машина ждала меня, чтобы отвезти обратно в гостиницу. В ту ночь я спал один и впервые испытал удушливое чувство одиночества, уверенный, что никогда больше не увижу Бенедикту. Тот эпизод остался в моей памяти, вися в аккуратной рамке, совершенно самостоятельный, без всякой связи с тем, что я делал или испытал позже. Случай в Стамбуле!

Чувство одиночества окончательно не стёрлось даже тогда, когда, стоя на ветреной палубе на носу парохода, я увидел поднимающиеся из воды скалы Суниона. Уже повернуло на осень, мраморные скульптуры, казалось, посинели от холода, крутой поворот произошёл и в моей жизни. Не оставляло ощущение неуверенности; я надеялся, что новизна предстоящей жизни оглушит, поможет забыться — хотя бы. Хотя бы.

На пристани меня встретила Ипполита с машиной, не сдерживая возбуждения и радости.

— Мы спасены, — кричала она, пока я спускался с чемоданом по трапу. — Поторопись же, Чарлок; мы должны отпраздновать победу, и это всё благодаря тебе. Графос! Он выиграл во всех провинциях. Дорогой, он стал совершенно другим. Наверняка получит прежнее влияние.

Несомненно, реанимация партии этого великого человека и её успех на выборах предотвратили какую-то опасность. Я сидел рядом с ней, слушая её излияния. Мы направлялись прямо в её загородный дом, потому что там «все ждали, чтобы поздравить» меня. Я возвращался как герой-победитель.

— К тому же, — сказала она, прижимая мою руку к щеке, — ты вступил в фирму. Теперь ты один из нас.

В глубине сознания вспыхнул образ Бенедикты, в одиночестве идущей по какому-то заброшенному саду среди редкостных кустарников и цветов, при каждом шаге беззвучно выстреливавших пыльцой на её платье. В доме пылал камин и звенели бокалы с шампанским. Присутствовали Карадок и Пулли и начищенный Баньюбула. Каждый спешил излить на меня поток поздравлений. Окружённый столь блестящим обществом, я утопил в вине воспоминания о последних неделях. И только когда я, словно только что вспомнив, сказал: «Между прочим, я женюсь на Бенедикте Мерлин», — повисла тишина. Это была та тишина, которая наступает, когда отгремят последние аккорды прекрасно исполненной симфонии, полсекунды гипноза, предваряющие гром оваций. Да. Именно такая тишина, и длившаяся только полсекунды; затем — аплодисменты, или, скорее, буря поздравлений, в которых я, удивляясь собственной подозрительности, пытался уловить фальшивую ноту. Но нет. Радость была неподдельной; Карадок как будто действительно был взволнован новостью, у меня трещали кости от его медвежьих объятий. У меня будто камень свалился с души и появилось новое ощущение уверенности в будущем. Было уже поздно, когда я наконец собрал свои вещи и попросил отвезти меня в Афины; со странным чувством я вошёл в номер седьмой, перелистал записные книжки. Но, к своему удивлению, я заметил, что мне вдруг стало не хватать не Бенедикты, а Иоланты. Должно быть, сработал какой-то неведомый закон ассоциации; в Стамбуле я о ней ни разу не вспомнил, она и этот город были несовместимы. Так же, как Бенедикта и Афины. Я взглянул из-под абажура на дверь и представил, как она входит в номер, точная, как пульс. Подобная полярность чувств была для меня чем-то новым и не понравилась мне. Нахмурившись, я вернулся к своим каракулям. Набросал общий план разработок, которыми намеревался заняться, когда наконец меня вызовут на фирму. Закончив, заметил письмо, лежавшее на каминной полке и адресованное мне. Письмо от Джулиана, написанное изящным мелким почерком; он в самых любезных выражениях поздравлял меня с прекрасной новостью и просил, что бы я какое-то время не покидал Афины, но я должен представить свой план на рассмотрение и утверждение. Не желаю ли я начать с воплощения моих идей в материале? Будет основано небольшое отделение с ограниченной ответственностью под названием «Мерлин дивайсиз» как часть дочерней компании фирмы, занимающейся электроникой. В моём распоряжении будут техники и оборудование, готовые воплотить всё, чего бы я ни придумал. Перспективы были прекрасные, и этой ночью я уснул счастливым сном в своей душной комнатёнке под ворохом заметок, формул и диаграмм на одеяле.

В семь утра, когда коридорный принёс мой кофе, я обнаружил, что щёголь Кёпген уже тут как тут, занял позицию в кресле и наблюдает за мной. Кёпген с кудрями эльфа и блестящими глазами. Для столь раннего часа вид у него был противоестественно элегантный и самоуверенный.

— Давай, — скомандовал он с плохо скрываемым волнением, — выкладывай, в чём дело.

Секунду я не мог сообразить, о чём речь.

— Иокас прислал телеграмму, что у тебя есть сообщение для меня.

Тут я вспомнил. Зевая, я передал ему слова Иокаса. Кёпген со свистом втянул воздух, по лицу было видно, что он расстроен и изумлён.

— Что за коварная старая лиса, что за свинья! — поразился он и хлопнул себя по колену. — Я работал на них всего несколько недель, и фирме этого оказалось достаточно, чтобы нащупать моё слабое место. Чудовищно! — Он засмеялся во всё горло.

— О чём это ты? — спросил я. На каминной полке стояла маленькая бутылка узо; Кёпген — «с твоего позволения» — вынул из стаканчика зубную щётку, налил себе и, весьма ловко опрокинув в глотку водку, сказал:

— Старый греховодник не отпускает меня без выкупа. Хочет, чтобы я вернулся в Москву и заключил там для фирмы кое-какие контракты; я отказался, мне это не интересно. Теперь, вижу, придётся ехать, если вообще хочу заполучить эту чёртову вещь.

— Что за вещь?

— Икону.

— Зачем она тебе?

Я было подумал, что фирма по какой-то сложной схеме торгует антиквариатом, но нет, я ошибаюсь, сказал Кёпген. Что они хотят, так это заключить с коммунистическим правительством контракты на поставку зёрна и нефти в обмен на оборудование. Всё очень прозаично. А икона — при чём тут она? А, икона. Он снова рассмеялся и раздражённо сказал:

— Дорогой Чарлок, это предмет русского народного искусства, ты не найдёшь в ней ничего особенного; однако я потратил несколько лет на её поиски, исходил пешком сотни миль. — Он неожиданно плюхнулся на стул.

— Но разве это не опасно, я имею в виду коммунистов и всё такое прочее?

— Нет. Один из моих дядьёв — министр торговли. Нет, дело не в опасности. Просто не желаю работать на фирму, но я совершил ошибку, рассказав им свою сказку, и вот, разумеется, результат. Видишь ли, когда я увлёкся богоискательством, то выбрал себе в водители одного из великих мистиков, знаменитого русского монаха. Как тебе известно, тут требуется абсолютное послушание, даже если велят делать то, что кажется полным идиотизмом. То, что должен был сделать я, невольно превратилось в паломничество, которое я совершил, несмотря на своё плоскостопие. В домашней часовне моей матери была одна икона; когда поместье реквизировали, она исчезла. Мне было велено найти её, иначе…

— Иначе что?

Кёпген усмехнулся:

— Иначе не смогу совершенствоваться, понимаешь? Останусь на нижней ступени. Никогда не получу звёздочку на погоны. Не смейся.