Что рассказал убитый - Владимир Величко

Вот такое письмо прочитал Огурцов. Оно было очень большое, и это лишь отрывок, вернее, отрывок из заключения экспертной комиссии. Вскоре состоялся суд по делу об убийстве. Он был недолог и определил Посохина на принудительное лечение в специальную психиатрическую больницу.

Примерно через три месяца раскрыли то убийство, что произошло в день приезда в городок Посохина. Но это совсем другая история, так как к этому убийству он никакого отношения не имел.

А тут не нужно слов и мнимых прав,

Всем, кто вокруг, ты издавна известен,

Понятны и ущерб твой, и печаль,

И это наш предел:

Такими, верно, и предстанем небу -

Не победители и не кумиры,

А попросту сочтенные за часть Реальности, которая бесспорна…

Х.Л. Борхес

В салоне самолета прозвучал мягкий женский голос:

— Граждане пассажиры, самолет набрал заданную высоту, можно отстегнуть ремни. Командир корабля и экипаж желают вам приятного…

Сидевший у окна доктор Огурцов откинулся на спинку и расстегнул ремень. Рядом с ним никого не было, оба места были свободными — самолет в столицу летел на треть пустым. Доктор еще немного посидел, вглядываясь в редкие огоньки далеко внизу, а когда в иллюминаторе темными привидениями замелькали облака и всякие огоньки исчезли напрочь, он, придав спинке своего сиденья более вертикальное направление, огляделся. В салоне хвостовой части самолета было почти пусто, но сам самолет — «Ту-204» — ему понравился: шума двигателей он почти не слышал, а шел самолет как по ниточке — ни воздушных ям, ни болтанки.

«Та-а-к, — подумал Огурцов, — лететь еще четыре часа, значит, можно поспать… наверное, поспать… а можно и не спать», — и тут же усмехнулся этим мыслям.

— Как же, уснешь тут, жди! — негромко сказал он и подумал, что только сейчас «остановил» свой бег и может привести в порядок и мысли о дне сегодняшнем, и мысли о днях предстоящих — ведь он проведет их в Москве. А думал он о дне сегодняшнем потому, что еще утром числился в законном и очередном отпуске, а посему провалялся в постели почти до девяти утра — ведь не вставать же, как и всегда, в шесть утра? Так он лежал и прикидывал: а что сегодня ему делать? Все изменилось уже через два часа, когда внезапно позвонил начальник Бюро и задал странный вопрос:

— Дмитрий Иванович, а вы где сейчас?

— Где? — тупо повторил странный вопрос начальства и на автомате ответил: — Да где ж мне быть, дома…

— Минут через пятнадцать мы перезвоним, — ответило начальство и положило трубку, а доктор Огурцов остался стоять, недоумевая о странном вопросе. И нет бы ему бежать, спрятаться — ведь отпуск же, так нет, он послушно взял трубку на повторный звонок начальства.

— Иваныч… срочно… в Москву… Первый национальный съезд врачей России… ты — делегат… представитель Бюро, поедешь в составе… Очень надо… отзываем из отпуска… компенсируем… — примерно так, весьма просительным тоном, говорило начальство.

И Огурцов согласился! И все завертелось, закрутилось в бешеном темпе! Судорожные сборы — супруга прибежала с работы, охая и ахая, помогла собраться! — прыжок в машину… начальство… документы… билеты… деньги… аэропорт и самолет…

И тут Огурцов замер! Его сердце, гулко ухнув, провалилось куда-то далеко вниз, до самой земли, а все посторонние мысли исчезли, ибо прошедший по проходу мужчина чуть повернул голову вправо, и Огурцов увидел его четкий профиль! Это был профиль Посохина! Огурцов откинулся на спинку сиденья и смахнул пот со лба.

«Посохин… откуда?.. он же в психбольнице… он не мог… — растерянно думал доктор, — там режим… ему суд «принудительные меры медицинского характера» определил, а это не одним годом пахнет… А может, это не он? — думал Огурцов. — Надо сходить и посмотреть», — однако никак не мог себя заставить подняться с места.

«А вдруг он специально сел в этот же самолет, чтобы отомстить мне? Взорвет?» — думал он, чувствуя, как пот стекает по лицу и шее. Потом, поняв, что это уже паранойя, он решительно встал и пошел вперед, к тому месту, куда уселся Посо… то есть тот мужчина. Пройдя чуть вперед от того кресла, где сел «Посохин», Огурцов оглянулся. Мужчина сидел и спокойно читал какой-то журнал. Потом, видимо, краем глаза заметив остановившегося человека, поднял голову и вопросительно глянул в глаза Огурцова. Тот едва сдержал громкий вздох облегчения. Это был не Посохин. Он был чем-то похож, но явно не он…

— Что с вами? — раздался сзади женский голос. — Вы что-то хотели?

— Да, водички, минералки желательно, — ответил он стюардессе.

— Минуточку, проходите на свое место, я сейчас вам принесу. — И Огурцов пошел назад, краем глаза увидев, что мужчина снова уткнулся в свой журнал и никакой заметной эмоциональной реакции по поводу прихода-ухода Огурцова так и не проявил.

«Вот шизофреник, вот псих, — ругал он себя, усевшись в кресло, — так и действительно можно… того!»

А все треволнения начались после того громкого дела Посохина и убийства неустановленной женщины в подъезде соседнего дома. Когда Посохина задержали, с ним, конечно, работали, но работали так, для галочки, ибо алиби его было безупречным. В итоге к зиме Посохин был направлен в «психиатрический санаторий», розыск другого убийцы был приостановлен, и Огурцов, побывав по Посохину в качестве свидетеля на суде, потихоньку забыл про эти убийства, как и про десятки других, с которыми ему приходилось иметь дело по причине своей специальности. Так незаметно пролетела зима, началась весна. И вот однажды Огурцов, придя домой с работы — это было около четырех часов дня, — обнаружил на зеркале в прихожей конверт, на котором была единственная надпись: «Врачу Огурцову Д.И. — лично в руки». Сказать, что он сразу заподозрил неладное, он не мог: конверт как конверт, правда, без почтовых штемпелей. Он еще подумал, что это повестка в суд, и, вскрыв его, вытащил листочек бумаги, исписанный странным угловатым почерком с очень неровными буквами. Потом он об этом перестал думать, ибо прочитал:

«Нож, Мой любимый Нож. Если бы ты знал, Дима, как часто я его вижу во сне. Он разговаривает со мной и всегда говорит, что ему холодно и тоскливо лежать одному на дне болота. Он мне говорит, что потерпит и дождется, когда я выпишусь отсюда. И все бы это ничего, но иногда Мой Нож приходит ко мне, ложится под бок и начинает колоть меня — сначала потихоньку, а потом все сильнее и сильнее. Он крови хочет, он в холоде устал, он голодный. Во всем виноват ты, Огурцов. Я когда-нибудь выпишусь и найду Мой Нож. И знаешь, я отдам ему твою шею! Он всласть напьется и согреется. И тогда Мой Нож станет счастливым, а я ему позволю попить и моей крови. Я знаю, что так надо! Жди нас, Дима Огурцов, мы придем, обязательно придем вдвоем. Я тебе его покажу — ведь ты его не видел еще, да? Он красивый… Писать не могу больше, потому что — галоперидол. От него мои руки как зубчатые колеса двигаются… не слушаются меня… Жди… Жди!»