Форрест Гамп - Уинстон Грум

Вот так я уехал из Лос-Анжелеса. Всю ночь мне снились сны — как я приеду домой, и о маме, и о старине Баббе, и о креветках, и само собой, о Дженни Керран. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы я не был так одинок.

В общем, вернулся я домой.

Поезд прибыл на вокзал Мобайла в три утра, выгрузили ящик со Сью, и мы остались вдвоем на перроне. Кругом никого, кроме парня, подметавшего перрон и другого парня, дремлющего в кассе. Мы пошли в центр и наконец, нашли себе местечко переночевать в заброшенном доме.

Утром я раздобыл на пристани бананов для Сью, а себе купил в какой-то забегаловке большущий завтрак с яйцами, ветчиной, блинами и прочим. Потом я решил, что пора нам как-то определяться, и пошел к сестринской богадельне. По дороге мы прошли мимо места, где когда-то стоял мой дом — теперь там все поросло травой, и валялись горелые балки. Это зрелище вызвало у меня какое-то странное чувство — только надо было двигаться.

Дошли мы до богадельни, и я говорю Сью, чтобы он посидел во дворе и не пугал сестер, а я пойду спрошу, где мне найти маму.

Старшая сестра, приятная такая дамочка, ничего мне не могла сказать, кроме того, что мама сбежала с протестантом, и добавила, что я могу сходить в парк и поговорить с другими женщинами, потому что мама любила там сидеть и болтать. Я взял Сью и мы пошли в парк.

Там действительно сидели несколько женщин, я подошел к одной и представился. Она посмотрела на меня, потом на Сью, и сказала:

— Я и сама могла бы сообразить.

Потом она сказала, что слышала, что мама работает в гладильне при химчистке на другом конце города, и мы с Сью отправились туда — и точно, нашли там маму, как раз гладившую пару брюк!

Как только она меня увидела, тут же бросилась в мои объятия — она плакала, заламывала руки и стенала, именно так, как это было в прошлом. Добрая старая мамочка!

— Ох, Форрест, — сказала она, — наконец-то ты приехал! Не проходило и дня, когда бы я не думала о тебе, и каждую ночь я засыпала в слезах, потому что тебя не было со мной! — И это тоже было мне знакомо, так что я спросил ее о протестанте.

— А, этот паршивый козел! — говорит мама. — И надо было мне сбегать с протестантом! Не прошло и месяца, как он сбежал от меня с шестнадцатилетней девчонкой — а ведь ему было почти шестьдесят! Должна тебе заметить, Форрест, у этих протестантов довольно слабая мораль.

И тут из глубины химчистки послышался голос:

— Глэдис, почему вы оставили утюг на брюках?!

— Боже! — воскликнула мама и побежала назад. Вдруг из окна химчистки повалил густой черный дым, а люди внутри закричали и начали ругаться. И тут какой-то здоровенный лысый парень выволакивает изнутри мою маму и орет на нее, и хлещет по щекам.

— Убирайся! Убирайся! — орет он. — Это была последняя капля! Это были последние брюки, которые ты сожгла!

Мама зарыдала, а я подошел к ним и сказал этому парню:

— Мне кажется, тебе лучше отпустить мою мамочку!

— А это кто еще, черт побери?! — спрашивает он.

— Я — Форрест Гамп, — говорю я, а он говорит:

— Так проваливай отсюда, и забирай с собой свою мамочку, она уволена!

— Лучше бы тебе не говорить в таком тоне о моей мамочке, — говорю я.

— Что?! — говорит он. — А то что ты мне сделаешь?

И я ему показал, что я сделаю.

Прежде всего, я его поднял в воздух, а потом отнес его в чистку, где стояла огромная стиральная машина для ковров, открыл крышку и засунул его туда. Потом закрыл крышку, и нажал кнопку «пуск». Оглянувшись, я увидел, что эта гнида уже подошла к стадии полоскания.

Мама всхлипывала и промокала глаза платочком:

— Форрест, теперь я потеряла последнюю работу!

— Не волнуйся, мама, — сказал я ей, — все будет в порядке, потому что у меня есть план.

— Откуда у тебя может быть план? — говорит она. — Ты же идиот! Откуда у идиота может быть план?

— Подожди, и увидишь, — отвечаю я. В общем, я был рад, что дома у меня с первой попытки все прошло удачно.

От химчистки мы направились прямо в общежитие, где жила мама. Я познакомил ее со Сью, и она сказала, что рада, что у меня наконец-то завелись хоть какие-то друзья — пусть даже обезьяна.

Ладно, пообедали мы у мамы в комнате, а Сью она принесла апельсинов. Потом мы с ним пошли на автовокзал и сели на автобус к Заливу Ле Батр, где жили родственники Баббы. Ну и само собой, мама вышла провожать нас на крыльцо общежития, всхлипывая и утирая глаза рукой. Зато я оставил ей половину из пяти тысяч долларов, чтобы она смогла немного продержаться, пока я обоснуюсь на месте, так что я не слишком волновался.

Ладно, доезжаем мы до Залива Ле Батр и я легко разыскал дом, где жил Бабба. Когда я постучал в дверь, было уже восемь вечера. Какой-то старик открывает дверь и спрашивает, что мне нужно? Я сказал ему, кто я, и что мы с Баббой играли вместе в футбол и потом вместе воевали. Тут он как-то занервничал, но пригласил нас войти. Сью я сказал остаться снаружи и не показываться на глаза, потому что народ тут явно не видел ничего подобного.

В общем, оказалось, что это папа Баббы, он угостил меня стаканом чая и начал расспрашивать. Его интересовало все о Баббе, как его убило и так далее, и я ему рассказал, насколько умел.

Наконец, он говорит:

— Вот о чем я думал все эти годы, Форрест — отчего умер Бабба?

— Ну, его застрелили, — говорю я.

— Нет, я не это имею в виду, — говорит он, — я что хочу понять? Почему мы там оказались?

Я подумал немного, а потом говорю:

— Мне кажется, мы воевали за правое дело. Мы исполняли приказ.

— Ладно, — говорит он, — но как ты думаешь, стоило нам туда лезть? Зачем? Почему погибло столько парней?

— Знаете, я — простой идиот, — говорю я. — Но если хотите знать, то мне кажется, что это все полное дерьмо!

Баббин папа закивал головой:

— Вот и я так думаю.

Ладно, объяснил я ему, зачем приехал. Рассказал, как мы с Баббой хотели начать ловить креветок, а потом, когда я лежал в госпитале, я познакомился с этим косоглазым и он научил меня выращивать креветок. Он заинтересовался и задал мне кучу вопросов. И тут со двора послышался пронзительный вопль.

— Кто-то хочет украсть моих кур! — закричал Баббин папа, хватает со стены ружье и бросается на двор.

— Мне нужно вам кое-что сказать, — говорю я, и объясняю ему насчет Сью, только того нигде не видно.

Баббин папа возвращается в дом, приносит фонарик, и начинает всюду светить. Под большим деревом в центре двора оказался большой черный козел, он фыркал и рыл землю копытцами. А на одной из веток сидел перепуганный до смерти Сью.