Реквием - Грэм Джойс

Она развела ноги в стороны, призывая его. Он положил руку ей на живот, но между ног у нее оказалось почему-то совсем не то, что должно было там быть, а… открытая книга. Книга составляла часть ее тела. Раскрытая обложка книги была образована ее бедрами, а лобковые волосы завивались наподобие строчек некоего таинственного текста. Затем страницы затрепетали, будто подхваченные сильным ветром, быстро листавшим их. Внезапно перелистывание прекратилось, и образовалась дыра, которая втягивала в себя истлевающие, обратившиеся в труху страницы.

— Пожалуйста… — пробормотал Том.

— Люби меня, Том. Люби меня.

— Пожалуйста! — повторил он настойчиво.

— De profundis, — прошипела Кейти.

Откинув голову назад, она захохотала сатанинским смехом, от которого все ее тело стало извиваться в конвульсиях, свернулось и всосалось в книгу. Книга начала с треском гореть; пепел и искры взлетали и растворялись в воздухе, оставляя после себя запах гари с пряным привкусом ароматического бальзама.

Том, запрокинув голову, завыл.

Открыв глаза, он увидел силуэт человека, склонившегося над ним. Это был монах-карлик, его белые глаза дико вращались на черном лице. Он протянул руку к Тому.

— Ты человек или дух? — спросил он. — Человек или дух?

— Господи Иисусе, — сказал он Шерон, выйдя от Тоби после первой консультации. — Это абсолютно бессмысленно.

— Не делай скоропалительных выводов, — прошептала Шерон. — Ты недооцениваешь ее. И не забывай, что она согласилась поговорить с тобой только из одолжения мне.

Тоби категорически не желала иметь дела с мужчинами ни в качестве приходящих пациентов, ни стационарных — после того случая, когда Ахмед впал в неистовство. Его коронный номер в период обострения болезни заключался в том, что он врывался по ночам в палаты к женщинам, причем проделывал это в обнаженном виде и сильном возбуждении. При этом он протягивал пациенткам тупой кухонный нож, умоляя их отрубить ему то, что он считал в то время истоком всех своих бед. Но, если не считать того, что он до смерти пугал женщин этой необычной просьбой, никакого вреда Ахмед им не приносил и представлял опасность скорее для самого себя, чем для кого-либо другого. Тоби боялась главным образом того, что какая-нибудь из женщин, с испугу, выполнит его просьбу.

Шерон с трудом уговорила Тоби встретиться с Томом.

— Просто постарайся его разговорить, — сказала она. — У меня это не получается.

— Я и так работаю двадцать четыре часа в сутки. Когда мне с ним разговаривать?

— Предоставь мне дневную группу. Не скандаль в бухгалтерии. Оставь в покое экономку. Не мельтеши на кухне.

— Полчаса, и все. Это самое большее, что я могу ему уделить.

Шерон расцеловала ее:

— Ты просто шербет.

— Не трогай меня. Он орех или луковица?

В их психотерапевтическом жаргоне фигурировали овощи и фрукты. С некоторых пациентов защитная оболочка снималась легко, как кожура с апельсина, раскрывая вязкое и рыхлое содержимое. Другие требовали значительных усилий, их приходилось раскалывать, как орех. Луковицы были очень непросты, и когда удавалось освободить их от внешнего слоя шелухи, под ним оказывался еще один слой. Порой работа над такой луковицей доводила терапевта до слез.

— Луковица, — ответила Шерон.

После того как она уговорила Тоби поработать над луковицей-Томом, надо было уговорить и луковицу лечь под терапевтический нож.

— Ни за что, — сказал Том.

Но Шерон не собиралась отступать. Она напомнила ему, в каком состоянии он вернулся из Гефсиманского сада этой ночью.

После грубых, оскорбительных приставаний Тома она вылетела из сада и направилась к машине с твердым намерением уехать, оставив его. Но к тому времени, когда она добралась до автомобиля, гнев ее поостыл. Она решила подождать Тома и, сидя в машине, размышляла над случившимся и придумывала, что скажет Тому по этому поводу, когда он появится. Спустя какое-то время она начала беспокоиться. А потом она услышала его вой.

Когда она добежала до места, маленький монах пытался помочь голому и облепленному пылью Тому подняться на ноги. Том плача повторял имя Кейти.

— Спасибо вам, — сказала Шерон монаху. — Я увезу его.

— Он в большом расстройстве, — сказал монах, подняв свои огромные невидящие белые глаза к небу и словно отыскивая там Шерон.

— Да, это уж точно.

Ей удалось уговорить Тома одеться, и монах отпер им ворота.

— Что ты помнишь из событий этой ночи, Том?

Оказалось, он помнит все.

— Согласись, с тобой что-то неладно, — сказала Шерон. — Если не хочешь говорить со мной, поговори с Тоби.

Шерон вцепилась в него мертвой хваткой и не отпускала до тех пор, пока он не согласился пойти с ней на предварительную консультацию. Когда Тоби назвала его «дорогушей» в третий раз, у Тома выработалось стойкое отвращение к этой женщине. Затем она заявила, что сможет поговорить с ним только после того, как у Шерон закончится рабочий день и она уйдет домой.

— Слишком занята, дорогуша. А Шерон слишком занята, чтобы присматривать сейчас за вами.

Таким образом, его выставили за дверь и велели прийти позже. Прежде чем покинуть центр, он заглянул к Шерон на кухню, где она беседовала с какими-то женщинами. При его появлении все замолкли.

— Ну и?… — спросила Шерон.

— Не пойдет, — покачал он головой. Когда ее зрачки сузились, превратившись в две стрелы с острыми наконечниками, он сдался. — Ну хорошо, но только один раз.

Он вышел, догадываясь, что женщины на кухне допытываются у Шерон, кто он такой.

Он вернулся, как и договорились, за несколько минут до того, как Шерон собралась идти домой. Отведя Тома в сторонку, она поцеловала его и вырвала у него обещание, что он постарается честно ответить на все вопросы Тоби. Затем она отвела его в стерильно чистую комнату с отделкой панелями цвета магнолии, нейлоновым ковром и установленными в круг обтянутыми нейлоном стульями, где велела ждать Тоби.

Минут через пятнадцать Тоби сунула голову в комнату и помахала ему рукой, шевеля пальцами наподобие паука.

— Минутку, дорогуша, сейчас буду. — Она снова исчезла.

Прошло еще минут двадцать. Том стал раздраженно ерзать. Он, естественно, не догадывался, что Шерон, уходя, сказала Тоби:

— Заставь его подождать, пусть понервничает.

Наконец Тоби появилась и, сев на один из стульев, спросила:

— Хотите кофе?

— Нет, — холодно отозвался он.

— А я хочу. Очень хочу кофе.

Она опять вышла и вернулась минут через пять с подносом, на котором стояли две чашки. Она уселась, потирая руки.