Женское оружие - Елена Кузнецова

И только уже направляясь следом за Ариной, Анна вспомнила, что хотела посоветоваться с Алексеем про учебу девок.

«Ну ничего, вот вечером как раз про это с ним и поговорим».

Арина, как оказалось, ушла совсем недалеко — просто завернула за угол и неспешно направлялась в сторону девичьей, так что боярыня быстро догнала ее.

— Что, глянулся тебе наш Прохор? — Разговор о местном малолетнем мудреце показался сейчас Анне наиболее безопасным. — Ведь мальчишка еще совсем, а такое иногда скажет, что наставники в затылках чешут. И в кого только уродился? Отец-то его как раз из таких был… из бездумных. Ладно, он с девицами скоро закончит, но сразу же после этого у них стрельба из самострела будет, а это надолго, — пояснила Анна, увлекая Арину к девичьей. — Пойдем-ка в пошивочную, поговорим, пока я свободна, там нам никто мешать не будет. Да и посмотрю я наконец, что это за бабу деревянную племянничек мой мне подкинул. И тебе будет на что поглядеть. Ты, я приметила, хорошо рукодельничаешь, но того, что мы тут делаем, ты и в Турове не видела.

С этими словами Анна распахнула дверь в особую светлицу, которую с самого начала присмотрела себе под мастерскую, и обомлела.

«Да-а… ТАКОГО в Турове она точно не видела…»

За спиной послышался резкий вздох — и тут же оборвался. Посмотреть и правда было на что: напротив висящего на стене большого овального посеребренного блюда, отполированного и начищенного до блеска, в одной нижней рубахе стояла Анька. Застигнутая их появлением врасплох, она испуганно замерла, не успев изменить старательно, но неумело принятую позу, неприличную и смешную одновременно. Так и стояла враскорячку, поставив ногу на лавку, отставив зад и нелепо изогнувшись. На лице ее еще держалось выражение, должное, видимо, изображать невиданный соблазн и плотский грех — эдакая личина застывшая. Впрочем, выражение это стремительно оплывало, уступая место паническому ужасу: как ни глупа была Анька, а то, что влипла она на этот раз основательно, уяснила моментально. Одного взгляда на мать хватило.

А та и сама не могла понять, ЧТО поднималось у нее в душе и невольно отражалось в глазах — так, что даже Аньку проняло. Вид бесстыже кривляющейся девчонки — ее дочери! — вызвал уже не гнев, а ярость и… боль. Когда-то юную Анну очень сильно обожгло этой болью, хоть она и постаралась запрятать те постыдные воспоминания как можно глубже, забыть, похоронить их. Вместе с болью подступил ужас — тоже давно спрятанный, но от этого не менее жгучий. И уже не она, а именно этот ужас заговорил сейчас вместо нее.

— Та-ак… — От тихого голоса, почти шепота, Анька вздрогнула, как от окрика, попятилась, чуть не споткнувшись, и испуганно залепетала, стремительно бледнея:

— Мам…очка… я не то… я не за тем… я поглядеть хотела… — Суетливо потянулась за сброшенным платьем и замерла, настигнутая резким окриком.

— Стоять! — Боярыня, словно кнутом щелкнула, подошла к дочери, оглядела с ног до головы и брезгливо бросила: — Ну, насмотрелась?

— Ты не поняла… просто я… у меня… прыщик тут… — Всегда бойкую и скорую на оправдания Аньку сейчас было не узнать.

«Она же… Да как посмела?! Грех-то какой! ГОРЕТЬ ТЕБЕ В АДУ, ДЩЕРЬ ПОРОЧНАЯ!!! СЕМЯ ДЬЯВОЛЬСКОЕ!!! МОЛИСЬ!!!»

И прогоняя невесть откуда всплывшие слова, гася боль и слепую ярость, но распаляя гнев, появилось уже осмысленное понимание:

«Не дай бог кто увидит — опозорит ведь… Не только себя опозорит — весь род. Ну нет, не позволю! Из-за одной дурехи вся семья страдать должна? Не хочет умнеть — пусть здесь прозябает».

— Одевайся… — все тем же чужим голосом проговорила Анна, — в Ратное поедешь.

— Как — в Ратное? Зачем? — ахнула Анька.

— Пусть дед решает, что с тобой делать. Все равно пользы от тебя роду нет, один укор и поругание.

— Матушка, да я же только…

— Молчи! — оборвала ее боярыня, да так взглянула, что Анька замолкла на полуслове и испуганно присела. — Видела я все. Делай, что велено!

Если бы мать кричала или хлестала ее по щекам, Анька бы не так испугалась, как вот этим в самом деле усталым и холодным словам. Мама, такая привычная, понятная, временами суровая, куда-то пропала, а вместо нее над Анной-младшей возвышалась совершенно чужая женщина. Она не скрывала своего презрения и смотрела на девчонку с брезгливостью, как на случайно попавшегося под руку слизняка, и слова, вроде бы негромкие, отзывались похоронным звоном.

— Моя вина, что дуру такую вырастила, — сама перед родом и отвечу, — уже как будто и не с дочерью, а сама с собой, продолжала говорить Анна. — Но большей беды не допущу. На выселках твоя дурь роду не так опасна будет.

— На выселках? — взвыла Анька. — Ты же про Ратное сказала…

— Это уже как дед решит… — Боярыня ухватила провинившуюся дочь за косу и деловито, будто веревку для какой-то мелкой хозяйственной надобности, накрутила на руку. — Когда остриженную увидит…

Обернувшись, Анна поискала глазами ножницы, увидела их на противоположном краю стола, поняла, что не дотянется и нетерпеливо кивнула Арине: — Подай!

Та, однако, не спешила выполнить приказ боярыни, положила на ножницы руку — то ли взять их хотела, то ли прикрыть. Посмотрела вопросительно:

— Зачем?

— Давай сюда, раз велю! — повысила голос Анна, начиная сердиться уже на Арину — не понимает она, что ли?

Арина только брови подняла, спокойно и рассудительно проговорила (тоже словно и не с Анной, а сама с собой):

— Косу-то отрезать легко, вот обратно потом не приставишь. Что же это будет за боярышня без косы?

— Да какая из нее боярышня. — Анна, досадуя на неожиданную помеху, в сердцах рванула Аньку за косу, та дернулась и коротко всхлипнула. А Арина только головой покачала и отодвинула ножницы подальше:

— Как это — «какая?» Анна Фроловна из рода Лисовинов. Твоя дочь.

С непонятной для Арины болью Анна выкрикнула:

— В том-то и дело, что моя! Ты что, не видела?

— Да что там видеть-то было?

— Да мерзость всю эту… — Анну передернуло от отвращения. — Грех-то какой!

Тут уж ее собеседница не на шутку удивилась:

— Да бог с тобой! Какой же это грех? Обычное дело…

— Обычное?! Это непотребство — ОБЫЧНОЕ?! В молодой девке? Да что с ней дальше-то будет?! Она же весь род опозорит! Не приведи Господи, увидит кто — сраму не оберешься. Всё… всё прахом пойдет из-за одной дурищи! — почти выкрикнула Анна, глядя с негодованием на Арину, которая смотрела в ответ со спокойным недоумением, будто и не замечая, как трясет Анну от ярости.

— Ну да, на людях так не стоит, но мы-то не чужие. Неуклюже, конечно, у нее получилось, но это как раз от неумения да невинности. Вот кабы она это с УМЕНИЕМ проделывала… Отроки вон тоже себя пробуют, да еще как дерутся-то, и никто это грехом не считает.