Мое условие судьбе - Евгения Михайлова

Алексей поставил фотографию на старый, низкий комод, сходил на кухню и вернулся с двумя стаканами специально купленной сегодня водки. Самогон с запахом бензина и всего-прочего для таких случаев не подходит. Он налил себе и ей. Свой стакан выпил, ее поставил перед фотографией.

– Ты, Рая, не сомневайся, – сказал он, вытянувшись перед ней, как в строю. – Провожу тебя, как полагается. Может, и тетя Лида приедет с тобой попрощаться. А дальше… Жди. Ты ж старшая, выскочила на три минуты раньше.

Земцов долго стоял спиной к Людмиле и смотрел в окно. Потом повернулся:

– Я думаю, как с вами разговаривать, Арсеньева. Вы очень стараетесь не оставить мне выбора. Держать в карцере? Медицинском изоляторе? Поставить круглосуточное наблюдение? Если называть вещи своими именами, то это шантаж. Вы пугаете нас суицидом, хулиганите, когда вас пытаются спасти, вы устраиваете театральные истерики…

– Театральные? – измученно и горько посмотрела на него Людмила.

– Да! Именно! Понятно, что с вашим ребенком случилась какая-то беда. Три года назад он родился, потом якобы умер, но вы его не хоронили. И вообще, никто не хоронил ребенка с таким именем. Бывает множество криминальных схем: подхоронить в заброшенную могилу, просто где-то зарыть. Убитого ребенка! Если дети умирают естественной смертью – это не требуется. Женщина, которая работала у вас кормилицей и няней, утверждает, что девочка была совершенно здорова. Полина прекратила к вам ходить через год. Больше информации не имеет. Была у вас еще одна работница – Раиса Чибиряк. Судя по вашему поступку, именно она в чем-то виновата. Может, уронила, нечаянно убила ребенка. Вы могли тогда договориться: не поднимать шум, не сообщать… Но Раиса уже ничего не расскажет. Как-то у вас появилось фальшивое свидетельство о захоронении с кладбища, где вашу дочь не хоронили. Мы сейчас можем предъявлять претензии всем службам, которые должны отслеживать ситуации с детьми. Но я точно знаю, какое огромное количество детей из благополучных семей исчезает именно так. Потом случайно их находят убитыми. Времени прошло столько, что мы уже ничего не найдем. А теперь слушайте меня внимательно. Повторю: времени прошло столько! Много времени! И все это время вы спокойно и нормально работали. Тихо жили. Ни на кого не нападали, не выли ночами «Вита». В вашем доме очень хорошая слышимость. Вы с соседями вообще не общаетесь. Но они слышат, когда, к примеру, дверь у вас хлопает. Из этого кое-что вытекает для следствия, нет?

– И что же?

– Что-то произошло перед всеми вашими выступлениями. А они подряд. Вы – человек порядка, вашу жизнь легко отследить. В последние годы вы работаете и возвращаетесь домой как часы. А потом к вам приехала Дина Марсель и фактически обвинила в убийстве своего мужа, он же отец вашего ребенка. Неизвестно, когда на самом деле исчезла, погибла ваша дочь, но письмо о ее смерти вы написали за три дня до убийства Вадима Долинского. Вы отлично стреляете. Мастер спорта. В вашем доме оружия нет. Но опять же, прошло два года. Да если бы и было оружие… Дело, которое в архиве, велось небрежно, теперь даже гильз нет. Человек был публичный, рассматривается и версия заказа. Но зачем профессиональному киллеру проходить в подъезд? На видеокамере не написано, что она не работает. Соседи, жена вот выскочила… А вы, к примеру, спокойно могли войти с ним, мило общаясь. Люди ходят в гости к бывшим мужьям, женам. Особенно когда такое горе… Горе с ребенком. Долинский бы вас пригласил, встретив у подъезда.

– Значит, для меня времени много прошло. А для нее нормально? Для такой «убитой горем» вдовы?

– Ваш сарказм не очень уместен. Она была на самом деле убита горем. И, как человек того же цеха, не хотела шума и сплетен. Той накипи, которая могла появиться на данной информации. Многие не хотят публичных разбирательств. Собственно, вы опять уводите разговор в сторону. Все, что нас интересует в убийстве Вадима Долинского, это убийца, стрелявший с близкого расстояния в спину. Это не могла сделать Дина Марсель, которая открыла ему дверь. Он упал на нее. Пока это единственный доказанный факт.

– Как я понимаю, вы подготовили мне еще одно обвинение?

– Мы просто рассматриваем эту версию. У вас серьезный мотив. Один из самых серьезных – месть. Человек вы сильный и… коварный. На такую казнь способны. Отсюда, возможно, ваше якобы безумное поведение в последнее время. Отвлекаете внимание. Убийство бывшей работницы в состоянии аффекта – это не продуманное убийство известного деятеля. Суд может пожалеть обезумевшую мать, которая не знает или не хочет говорить, как погиб ее ребенок. Отомстить Раисе Чибиряк вы имели столько возможностей. Причем об этом мог бы никто не узнать. Она жила одна, в глухой деревне. Если туда не приехать на своей машине, а прийти или подъехать на попутке, не привлекая внимания… Не сразу бы ее нашли. И не сильно бы разбирались. Да и нанять кого-то вы имеете возможность.

Людмила, это всего лишь версия. Она может стать доминирующей, поскольку вы слова правды не сказали. Понимаете разницу? Вы не просто скрываете какую-то важную информацию, вы врете по любому поводу. А все, как видите, рано или поздно становится явным. Я вновь предлагаю вам сотрудничать с нами. Долинского, разумеется, мог убить кто-то совсем другой, но вы мешаете нам искать. Сознательно и активно. Вы со своим мотивом есть в нашем расследовании о Долинском. Дело Чибиряк вы просто заперли. В деле Долинского могли бы хотя бы сослаться на алиби, которое возможно проверить.

– Когда я к вам вошла, вы думали. Сейчас я подумала. Я подумала о том, чего в жизни еще не делала. Я не сотрудничала с ищейками и вертухаями. Презираю. Начинать не собираюсь. Хоть ведите в карцер, хоть привязывайте в изоляторе, хоть на крючок вешайте. Хорошо держу время? Еще подержу. А потом или признаюсь в убийстве Вадима, или обвиню его шлюху, которая наверняка уже нашла себе следующего. То есть точно нашла. Нам бульварную прессу носят. Тем, у кого есть деньги на карте. Она могла встретить Вадима с объятиями, а любовник стрелять в спину. Скажете, нет?

Валерий Николаев читал разложенные перед ним материалы. Несколько толстых папок. Потом снял очки и посмотрел на Земцова и Кольцова.

– Хорошо порылись, ребята. Ничего не могу сказать. Читал, как будто обо мне уже книгу написали. Прям волновался. Как в песне поется: на свиданье с юностью моей… Ну и что? Дальше что? Слава Земцов, у тебя отдел по расследованию убийств. Ты аж полковник. Рядом с империей в этих папках – ты мизинец на моем ногте. Завтра твой отдел улетит от пары гранат. А дело мое будет и после меня. За то, что вывезли от людей Красина, – спасибо, кстати. Они там точно были по мою душу. Только из этих интересных папок не выйдет у вас ни следствия, ни суда. Сами понимаете почему?

Кольцов встал с подлокотника кресла и подошел к нему.

– Валера, можно я так, по-домашнему, как мизинец с другого твоего пальца? Так вот, Валера, мы, конечно, рядом с тобой – дети малые, и любой твой бандит нас пукалкой прикончит. Но даже малые дети понимают, почему сейчас из этого, очень хорошо нами собранного материала – тут ты прав, как никогда, – не может быть расследований и дел. Ключевое слово «сейчас». Это все попадет к твоим же подельникам, которые еще у кормушки. И тут ключевое слово «еще». Времена меняются. Что-то ваша теплая компания стала ссориться, распадаться. Крутые люди слишком часто вешаются и в окошки прыгают. Мы тебя действительно спасли. Люди Красина к тебе бы даже не прикоснулись. Ты просто оказался бы сегодня в рамочке в газетах как самоубийца от несчастной любви.