Дикая степь - Лев Пучков

Демьяна Пузо ткнул шестым — надоело слушать одно и то же, да и достаточно вроде бы соблюл все предосторожности, дабы лазутчика не подвести. Беседовал не долее других, чтоб подозрения не было, но узнал поболее — лазутчик готовился, сам, без лишнего спросу изложил все нужные сведения.

— Ценный ты для нашей службы агент, — от души похвалил сенатор, подавая Демьяну кисет с десятью ефимками<Ефимок — серебряный рубль. > (целое состояние для простого служаки!). — На, как временный знак милости нашей. Ужо дома будешь, за все сполна рассчитаемся. Андрюшку Кривого не жалко ль было?

— Как не жалко, батюшка? — печально вздохнул Демьян. — Все живой человек, не скотина какая… Так то ж во службу, не так просто… он и служивый на то, штоб, значит, на службе живот положить…

— Смекалист ты, — похвалил Ушаков. — Грехи отмолишь, ништо… Деньгу поопасайся казать людям. Ну, ежели вдруг ненароком спознает кто да спрашивать станет, скажешь: дом на слободке продал, мол…

Выпроводив лазутчика, Андрей Иванович крикнул, чтоб притащили бутылку с кислыми щами, взял Писаревы опросные пометки да и прилег подумать — переварить, что наговорили служивые людишки. Ежели все вместе собрать да разложить по порядку, до того интересная картина получается — аж жуть берет!

Едва успел полбутылки щец высосать да начать думать, как потревожил гвардии лейтенант Егор Кудрин: от царицы делегация пожаловала — в гости зовет.

— Велика честь, — ухмыльнулся Ушаков. — Какого-то лейтенанта — царица… Сходи, раз зовет. Говорят, она красавица — гляди, может, глянешься. Бабенка нонче одинокая, праздная…

Оказалось, что зовут вовсе не лейтенанта. Посланцы царицы передали, что просят в гости именно сенатора, Андрея Ивановича Ушакова.

— Как прознала? — не на шутку удивился Андрей Иванович. — Дозорные калмыки, что с обозом шли? Так в лицо не знают, имя не называлось всю дорогу… То ли сболтнул кто из гвардейцев ненароком? Аи, чертовы дети! Ужо вернемся — шкуру со всех спущу!

Присутствовавший Кудрин вмиг позеленел ликом: сказанное сладким голосом запросто могло оказаться не только лишь сочным словцом. Ежели страшный старик не забудет да по прибытии дознание проведет, в ходе которого выявится, что кто-то из подначальных лейтенанту гвардейцев сболтнул лишнее в дороге… Черт с ней, со шкурой болтуна, — но ведь шкура-то ему подчинена, Кудрину! Эх и несладко придется Егорке!

— Ладно, вели лошадей подавать, — распорядился Ушаков. — Сундук раскрой, достань соболей — поднесем. Писаря загони на вышку — пускай высмотрит все как следует, да к вечеру схему Ставки чтоб нарисовал. Выбери десяток для почету, одень почище, сам прихорошись — к царице, чай, едете, не к дружкам в слободу…

Пока гуляли верхами через Ставку, Андрей Иванович еще раз осмотрелся — уже основательнее. Первое впечатление подтвердилось: неладно было что-то в государстве степном. Тихо, безлюдно, серо, стыло… ни тебе детского смеха, ни веселых сборищ праздной знати — как будто попали в выморочный град. Только ханские гвардейцы вольно шатаются промеж юрт да трупы казненных стынут на ветру…

— Хоть бы прибрали, что ли, — сплюнул Ушаков. — Кого пугать-то? Все свои, и так знают, почем фунт лиха…

Огромный ханский шатер, окруженный точными своими копиями гораздо меньших размеров, поражал роскошью и праздничным великолепием, особенно бросавшимся в глаза на фоне серой убогости войлочных жилищ челяди и воинов. Парча, бархат, шитые золотом занавески, шелковые портьеры, делившие шатер на залы, обилие персидских ковров, колченогой турецкой утвари для сидения и лежания, стеллажи и этажерки с красивыми побрякушками, крытые черным муаром зеркала — до сорока девяти дней печаль по безвременно почившему хану…

Внутри шатра, несмотря на огромную площадь, было жарко и чудно ароматно: дымом не пахло. Челядинцы грели на улице медные котлы, наполненные булыгами, наскоро отскребали сажу и таскали поочередно в ханские апартаменты, чтоб царица с маленьким ханом не мерзли. Повсюду тлели благовония, насыщавшие парадную залу сладкими ароматами Востока, где-то за занавеской нежно играла лютня, под бархатными сводами порхали разноцветные попугайчики, невозбранно гадившие на ковры и безбоязненно садившиеся на головы придворных красавиц, ткавших бисером.

— Спасибо, Андрей Иваныч, — попросту поблагодарила царица, приняв поднесенных соболей и выслушав длинное приветственное славословие сенатора. — Почто сразу не сказался, как прибыл?

— Не хотел беспокоить тебя, о прекраснейшая из прекрасных, — от души польстил Андрей Иванович — не достигшая тридцатилетия женщина и в самом деле была удивительно хороша собой: сердце любого мужчины, чей взор посмел коснуться Джан, пускалось галопом, подобно породистому ахалтекинцу. Одно слово — черкешенка! — Я по делам государевым, которы тебе скушны и неинтересны. Решил бы их с твоими чиновниками, тебя не обременяя…

— Ничего, нам все интересно. Прости, хан отдыхает…Так что придется тебе со старой девой о делах говорить — не взыщи…

Царица двумя мановениями прелестной ручки распорядилась: все лишние тотчас же убрались вон, а две пожилые горянки, закутанные с ног до головы в черные одежды, притащили широкий низенький дастархан с разнообразными засахаренными фруктами и отдельно накрыли кофейный столик (после турецкого похода хан ввел при дворе обычай кофепития — пока что никто переиначивать не посмел, рано).

“Правильно сказывали доносчики, — оценил поведение вдовы Андрей Иванович. — Красива, хитра, упорна, коварна — все при ней. Когда с гор привезли, только по-своему говорила. Одиннадцать лет прошло — по перинам не валялась, царствовать готовилась упорно. Теперь по-русски глаголит без акцента, да так складно, что дьяку впору, говорят, калмыцкий так же хорошо знает, монгольские и тюркские письмена разбирает, грамоте разумеет и книги без разбору чтет, а которые и на немецком…

Дала понять, что хан — кукла, всеми делами управляет она лично… Зачем же, красавица, людишек-то губишь без разбору? Почто бесчинствуешь со своим же народом, которым править тебе до того, как сын повзрослеет или как иначе Судьба не вмешается?”

— Многие вдову обидеть хотят, норов свой показывают, — словно угадав мысли гостя, сказала ханша. — Покуда Рандул в возраст войдет, хлебнем мы горячего… Не думай, что кровожадна да злобна, аки зверь: то государственная необходимость. Думаешь, самой любо воров казни предавать? Да мы бы с легкой душой песни пели, шитьем занимались да другим каким женским забавам предавались… Сразу, как хан преставился, зашевелились, полезли, стали на прочность пробовать…

— То твои дела, царица, — мне не след судить, — поспешил заверить в своей нейтральности Ушаков. — Коли для управления государством деяния сии надобны, что ж…

— Да быстрее бы все утряслось, чтоб мне на покой уйти, — фальшиво пожалела себя ханша, по-старушечьи подперев ручкой головку. — Когда там у нас в верхах полное определение выйдет?

Ухватившись за хозяйкин вопрос, Андрей Иванович пустился в пространное изложение новостей Большого Двора, ценности политической не представляющих: так, обычные сплетни и утки, что промеж себя вельможи среднего ранга обсуждают за ужином.