Ермак - Борис Алмазов

Наши вогуличи уж на что тихие были, чего, бывало, с ними ни вытворяют, они только молчат да терпят. А тут как сбесились! Поднялись на бунт. А подбил их безбожный мурза Бегбелей Агтаков. Ровно год назад собрал семьсот воинов да и напал на Чусовские городки — безвестно, украдом! Сколько народу посекли, сколько в плен побрали — страх и ужас!

— А что ж казаки-то ваши? — спросил Черкас. — Ты ж сказывал, их с тысячу было.

— Так только благодаря им полон и вернули. Кинулись казаки за ними вдогон и, благодарение Богу, всех побили и полон вернули. И мурзу этого Бегбелея в плен взяли. Только мы, значит, Бегбелея привели в покорность, новая беда: Кучумов князек Абылгерым Пелымский через Камень семь сотен воинов привел.

Этот еще куда страшнее сотворил: пожег все деревни на Косьве-реке, переправился через Каму на Обву, там все пожег, оттуда пришел на Яйву и воз-вернулся на Чусовую — все пожег, разорил, все впусте оставил...

Кучум все племена подзуживает, и поднялись они, деи, веема! Живут-то от слободок близко. Места тамо лешие, а строгановским людям и крестьянам из острогов выхода не дают, и пашни пахати и дров сечи не дают. Приходят числом невеликим, а беды творят многие: лошадей, коров отгоняют, людей строгановских побивают, и промысел у них в слободах отняли, и соли варить не дают.

Вот в таком мы нонеча художестве!

Потому внуки Аники Строганова Максим Яковлевич да Семен Григорьевич слезно Государя умоляли разрешить им воинских людей ради оберегу своего призывати. На то Государь и грамоты выдал: «Которые охочие люди похотят идти в Аникеевы слободы в Чусовую, и в Сылву, и Яйву на их наем, и те б люди в Аникеевы слободы шли...»

Вот так-то я к вам и припал. По присылке Максима Яковлевича.

С берега закричали сменщиков.

Ермак и Черкас разулись, прыгнули через борт. Прохладная вода приятно холодила ноги.

— Во, атаман, — шутил воровской казак Лягва, — на табе лямку — моя вовсе не чижолая...

— Спаси Христос, — шутя благодарил Ермак, продевая в лямку широкие плечи.

— Будьте в надеже! И проходку для вас специально предоставили. Вишь, все камушки убрали. Ступайте по песочку гулять.

Привычные тянуть и знавшие законы бечевы казаки по запевке вожака:

крякнули: «Ай-да, да ай-да!» и пробежали несколько шагов, сдернув струг с отмели...

Крякнули: «Ай-да, да ай-да!» Пробежали еще шагов с десяток, разгоняя судно. Струг набрал ровный ход через пять-семь подергиваний. И дальше стало легче — нужно было только идти упираясь грудью в лямку и не надсаживаясь — ровно.

Вожак — бурлак изрядный, исходивший не одну тысячу верст, чутко ловил все мельчайшие изгибы реки, изменение течения. Он подкрикивал, подпевал, когда нужно было приналечь или усилить движение, чтобы не терять заданный стругу разгон. Но течение было небыстрым, и тянули сравнительно легко.

— Что примолк, сынушка? — сказал Ермак Черкасу, когда они стали на ровный ход и отдышались от первых тяжелых рывков.

— Да вот, батька, как получается, — сказал Черкас. — Я про Строгановых этих. Богачество-то непременно от сатаны. Он их заманивает в геенну-то, вишь, и в какую силу допустил — выше княжеской, а нонь предал... Пошли и у них разорения да нестроения.

— А может, Господь от них отступился, как они после смерти родительской спориться начали?

— Може и так.

— Ну и что?

— А и то, что мы навроде как им потрафлять идем. Как псы, пра... Богачество ихнее стеречь.

— Во как вывел, Соломон премудрый, — засмеялся Ермак, сверкнув молодыми зубами в седеющей уже черной бороде. — Кто ж тебе про богачество-то гутарил... Что, мол, его охоронять идем?

— Да наемщик давеча...

— «Наемщик», — передразнил его Ермак. — Ты-то что, холоп его, что ли? Ты — казак вольный! А воля — это, брат, испытание от Господа, чтобы ты свою волю с Его соизмерял. Чтобы постоянно сам размышлял, что по воле Господней, а что по греху твоему. Вот то-то. — И, пройдя несколько шагов, добавил: — Что ж ты меня на атаманство выбирал, а теперь сомневаешься? Я что вас, в холопы, во псы строгановские веду? Никогда я холопом не был! И в холопах не служивал! И ничьего богачества оборонять не стану. Мы не сундуки да промыслы сторожить идем. Мы людей спасать идем, кои оборониться сами не могут. Трудно оборониться... Знашь, как энти басурмане налетают? Хуже пожару.

Атаман умолк и задумался о своем, повесив голову на грудь, положа бороду под просунутые под лямку скрещенные руки...

пропел-прокричал вожатый. И бурлаки подхватили, принимаясь шагать все в такт:

И закачался, пошел плотный строй бурлаков:

Ермак подпевал негромко, а думал о своем. И плыло перед ним давно прошедшее, что болело и плакало, теперь уже привычно, в самой глубине души, в самом тайном страдании...

Плескал ласковой мелкой рябью Дон-батюшка, и на берегу дымил под таганом костерок, и висела на прибрежной длиннокосой иве люлька, а женщина, маленькая и стройная, полоскала под берегом белье.

Ермак подгреб к ней на лодке-долбленке, и она пошла ему навстречу в шелковые волны, чуть не по пояс, сияя огромными синими своими глазами поверх знуздалки. Потянулась к нему вся, как маленький ребенок, и прижалась, будто к стене, к его широченной груди. Так и стояли они, он — в лодке, набитой добычей и рыбой, она — стоя по пояс в воде...

И понял тогда Ермак, что любим — неистово, верно и навсегда... И какой бы ни пришел он в свою полуземлянку, его всегда ждут — и здорового с удачей, и убогого с бедой...

Был у атамана дом, а в нем — маленькая женщина, с которой вели они жизнь на шелковом берегу благословенной реки. Которую и он не предал, не обменял свои воспоминания на суетные радости другой любви, потому и веровал твердо — там, на небесах, она выбежит ему навстречу, и протянет руки, и прижмется, как тогда на Дону... Что, уйдя из мира живых, она где-то... Она ждет... и он обязательно придет к ней...

Волга была переполнена воинскими людьми, чуть ли не каждый день попадались караваны стругов, набитые стрельцами, детьми боярскими. И если на Низу почти безраздельно господствовали казаки, то здесь, за Самарской лукой, стояли посты московские, по берегам, и слева, и справа, возникали конные стрелецкие разъезды, и отвечать на их расспросы приходилось точно и быстро. Вот тут-то и пригодилась царева грамота на верстание воев Строгановыми для обороны городков соляных. Казачьи струги пропускали невозбранно, но косились на казаков и в любую минуту могли открыть по ним огонь (за ради бунта черемисского на всех стрелецких стругах пушек да пищалей было в избытке, и фитили все время зажжены); только крикни воевода: « Целься -пали!», как ахнет с высоких бортов московских кораблей смертоносный свинец.