Лейб-гвардии майор - Дмитрий Дашко

Долгорукие же, и сами отнюдь не бедствовавшие, привечали в своем холопе эту жажду к накоплению средств. Что самое смешное, оброк Фома Иванович платил точно такой же, как все, хоть и был самым богатым человеком в округе. Пантелей предположил, что состояние Фомы тянет тысяч на двадцать, по сути, огромную сумму.

Крестьяне его очень уважали и с удовольствием отдавали ему свои копейки «в рост». Не было случая, чтобы Куроедов кинул хотя бы одного вкладчика. Такая патологическая честность к односельчанам подкупала.

Формально я мог бы завладеть всем его имуществом, законы позволяли, но это было бы слишком подло. С другой стороны, раз он и впрямь является олигархом, пора приучать Куроедова к мысли, что с людьми надо делиться. Возможно, он и впрямь добился всего исключительно собственными силами, но я верю в пословицу, что трудом праведным не наживешь палат каменных, кто бы мне и что ни говорил об этом. В противном случае возникнут такие же перекосы, как и в моем далеко не всегда светлом и радостном прошлом, когда молодой толстомордый миллиардер не знает, что купить любовнице на день рождения: то ли золотое сиденье для унитаза, то ли остров на Карибах, а в это время старушка-пенсионерка, горбом поднявшая страну после разрухи, считает копейки, оставшиеся от мизерной пенсии, после того как отдала за коммунальные платежи большую ее часть, и думает, как бы ей купить молочка, чтобы налить в блюдечко для любимой кошки, да покрошить туда кусочек булочки. О себе бабуля уже и не вспоминает, сама она будет жить впроголодь.

И скажите мне, за что я должен уважать этого олигарха? За то, что он, молодой и упитанный, поднял то, что плохо лежит (а может, сам предварительно уронил, дернув нужные ниточки)? За то, что, пользуясь общей нищетой, скупил заводы, газеты и пароходы? За то, что сделал Россию нефтяной лужой, из которой жирные европейские и американские свиньи мясистым пятачком выкачивают черное золото?

Я не призываю взять все и поделить. Мы уже проходили это в семнадцатом. Ничего путного не вышло. И не призываю к совести олигархов. У тех, кто купается в деньгах, у нее быть не может по определению. Я просто хочу, чтобы недра принадлежали государству, чтобы стратегические отрасли работали на страну, а не на спрятавшуюся где-то на Кипре офшорную фирмочку дяди Коли. И еще я хочу, чтобы тот, кто покупает себе трехэтажную яхту, был вынужден потратить сумму в три раза больше на дома для престарелых или на ремонты школ и детских садов. Только тогда у него будет возможность жить здесь и здесь зарабатывать. Хорошо зарабатывать, если есть голова на плечах и золотые руки.

Я не собираюсь раскулачивать Куроедова. Пусть живет и процветает. Но его процветание будет тесно завязано на мне, на Агеевке и, пусть нескромно звучит, – на России тоже.

Он встретил меня неприветливо. Понимал, что впереди перемены. Но, будучи человеком с железным характером, старался не подать виду, что хоть что-то его волнует.

– Прикажете накрыть на стол? – без особой почтительности спросил он.

– От хорошего обеда я бы не отказался.

– День сегодня постный, – предупредил Фома Иванович. – Не побаловать вас чем-нибудь эдаким. Уж не взыщите на скудость.

Статный, крепкий как столетний дуб. Не руки, а лопаты, оканчивающиеся узловатыми пальцами, почерневшими от грязной работы, мускулистый без всяких биодобавок и анаболиков. Фигура его буквально излучает силу. Такому согнуть подкову – раз плюнуть. Лицо морщинистое, нос крупный, похожий на грушу, в серых глазах застыло усталое выражение, как у Вечного Жида. Одежда простая, но чистая, новая, возможно, недавно извлеченная из сундука.

– Ничего страшного. Я хоть из господ, но непривередлив, – сказал я, расстегивая намокший плащ.

Куроедов внимательно осмотрел мундир, понял, что имеет дело с офицером лейб-гвардии, произвел в уме какие-то расчеты, ввел в будущие планы новые поправки. Наверное, у деловых людей особое строение мозга. Вопрос только, находится ли в нем место для души и эмоций?

Я не стал начинать разговор издалека. Такие люди предпочитают прямоту слов и намерений.

– Вот что, Фома Иваныч, – я нарочно назвал его по имени-отчеству, давая понять, что отношусь к нему с уважением, – говори, чего бы тебе от меня хотелось?

– Интересно вы начали, барин, – усмехнулся богатей. – Я думал, с меня спрашивать приехали, а тут эвона как обернулось.

– Об этом мы еще поболтаем. Не волнуйся, будет у меня к тебе дело. Но ответь, чего бы тебе пуще всего хотелось?

– Мне?! – Куроедов набрал полную грудь воздуха и выдохнул, да так, что горячее дыхание можно было почувствовать на том конце горницы. – Воли бы мне хотелось, барин! Пуще всего! Христом-богом умоляю, отпусти меня на все четыре стороны. Никаких денег не пожалею, только бы откупиться с семьей моей.

Я невольно улыбнулся, поскольку еще до прихода сюда знал, о чем он меня попросит.

– Волю, говоришь? А что, – я подбоченился, – будет тебе воля. И домочадцам твоим тоже. Мне не жалко.

Он с недоверием уставился на меня, как бы прикидывая, правду говорю или шучу.

Я выждал паузу и продолжил:

– Но с условием, и не одним. Если они устроят тебя, так и быть, отпишу вольную.

– Говори, барин, что за условия? Не тяни душу, – взмолился Куроедов.

Проняло тебя, братец. Это хорошо. Когда людьми двигает обоюдный интерес, дело спорится.

– Первое мое условие будет таким: построишь мне в Санкт-Петербурге дом. Чертеж я тебе дам, деньжат тоже подброшу, но там, где моего не хватит, своих добавишь. Справишься?

– Барин, да я на подрядах сто пудов соли съел! Мне ли не справиться! – даже обиделся Фома Иванович.

– Тогда слушай второе условие: откроешь в Агеевке школу, пригласишь учителя, да такого, чтобы не только драться умел. Пусть ребятишек грамоте и цифири обучает. О тех, кто будет успехи подавать, я позабочусь сам.

– Добро, барин. Откроем школу, богоугодное это дело. Еще условия будут?

– А как же, Фома Иванович! Будут, как не быть. Хочу, чтобы ты капитал свой приумножил да мне бы чуток помог на ноги встать. Намерен я с тобой нечто вроде кумпанства устроить. Вклад у нас будет поровну.

– Это как оно, поровну? Супротив моего целкового твой будет? Так?

– Не так, Фома Иванович, но близко к этому. Будет у нас разделение трудов. Твои деньги, мои идеи. Глядишь, и впрямь разбогатеем. Не бойся, не прогадаешь.

И я засмеялся, глядя на задумчивое лицо богатея.

Визит в Агеевку закончился тем, что я надавал старосте и Фоме Ивановичу массу поручений. В подробности углубляться не хочу, но одно поручение касалось выращивания картофеля. Пришлось прочитать небольшую лекцию о вкусе и питательности этого овоща, заодно пояснить, что в пищу можно употреблять только клубни. До сих пор для меня остается загадкой, почему крестьяне первоначально травились «вершками», ведь никто из них не стал бы в здравом уме поедать морковную или свекольную ботву. Видимо, не любит наш мужик, когда ему что-то навязывается сверху, найдет сто тысяч причин отвертеться. Вот они, национальные особенности русского крестьянства. Но я предвидел такое развитие событий, поэтому попросил Фому Ивановича действовать с хитрецой, дескать, выращивать «картоплю» можно только особо доверенным лицам, причем исключительно для барского стола. Прочим смертным – строжайшее «ни-ни». Французы примерно так и поступали, когда внедряли у себя эту культуру. Тогда и начнется, всем захочется попробовать, какими заморскими «хруктами» потчуют себя баре. Потихоньку-полегоньку, и близлежащие земли превратятся в картофельные плантации, чего я, собственно, и добиваюсь. Клубни для посадки уже можно раздобыть в Петербурге, совсем не обязательно ехать за ними в Голландию или Пруссию.