Муза - Джесси Бёртон

XI

Исаак шагал к своему коттеджу как в тумане. Жуткая усталость, да еще перебрал. Гарольд переговорил по телефону с какой-то женщиной, которая заинтересовалась картиной, и завтра утром он улетает в Париж. Шлоссы уговаривали Исаака остаться на праздничный ужин, но это было бы уже слишком. Он чувствовал себя получеловеком и почти желал, чтобы картина не продалась и вендетта Олив против родителей, следствие ее затянувшегося подросткового комплекса, поскорее забылась. Чтобы спустя годы этот эпизод вызывал у нее смех. Она хочет приносить пользу людям! Это себе она хочет принести пользу, и он, Исаак, сегодня предоставил ей такую возможность.

Он похлопал себя по карманам, проверяя, на месте ли сигареты, закурил, глубоко затянулся и вместе с тяжелым вздохом выпустил дым. Что он делает? В небе кружились коршуны. Вот и коттедж. Он толкнул дверь, и в голове снова пронеслось: вечеринка, поцелуй у ворот. Кажется, с тех пор полгода прошло. Настойчивость, с какой Олив увязалась за ним в церковь, показала ее спонтанность и бунтарство, что его восхищало. Вот только он до конца не понимал ее силы духа.

Он должен был с самого начала держаться от этой финки подальше. Он должен был отказаться от заказа. Он должен был сказать Терезе, чтобы она поискала работу в другом месте. Он не должен был останавливать Олив в ночи, когда она шла по дорожке в вечернем платье, с развевающимися волосами. Он должен был принести в гостиную свою картину. Он не готов к актерству, и ему это не надо.

Топот ног по гравию заставил его обернуться. Олив бежала за ним вверх по склону. Она остановилась перевести дыхание, а он настороженно выжидал.

– Я только хотела сказать: не волнуйтесь. Обещаю, все будет хорошо. Если он ее продаст, деньги ваши. Все. Конец истории.

– Конец уже наступил.

– Исаак, поверьте мне. Одна картина, и всё.

– Ладно. – Он собрался идти дальше.

– Так то был один-единственный поцелуй? – спросила ему вслед. Он развернулся. Она подошла ближе и остановилась на расстоянии вытянутой руки. Они разглядывали друг друга.

Исаак устал от слов, устал от самого себя. Он взял ее за талию, привлек к себе и впился в нее губами. Она вся ожила и ответила на поцелуй, так что он ощутил всю энергию ее тела. Он заставил себя оторваться.

– Я хотела этого, – сказала она. – Со дня нашего знакомства.

Он грубо засмеялся.

– Хотели чего?

Она отступила на шаг.

– Вы подарили мне этот шанс, Исаак. Я подумала… что может за этим стоять? А вдруг… подумала я…

– Я не подарил вам этот шанс. Вы сами его взяли.

– Мне кажется, все так ясно нам обоим.

– Вы уверены? Мы поступили как малые дети. Пошептались втроем на кухне. Придумали себе игру. Разве что моя сестра одна попробовала внести в нее толику честности.

– Я говорила не про картину.

Он замолчал. В глазах промелькнул страх.

– Значит, вы меня не хотите.

Что-то внутри у него оборвалось. Он зашагал к коттеджу, слыша за собой шаги.

– Я… я хочу быть с вами, – донесся ее голос. Так и шли.

И вот они стояли в прихожей, лицом к лицу. Было полутемно, но он видел, как Олив расстегнула верхнюю пуговицу на блузке. И продолжила с методичностью сержанта, пуговицу за пуговицей, пока блузка не соскользнула с плеч, обнажив голую грудь.

Она стояла перед ним – идеальный торс и нешелохнувшаяся юбка вокруг бедер. Наверняка ей представлялось, что он сейчас думает о ней, но нет. Он думал о давно утраченной двадцатисемилетней Летиции и о себе пятнадцатилетнем, о благодарности, которую он к ней испытывал в то утро, о том, что она над ним никогда не смеялась, а относилась как к мужчине, каковым он отчаянно желал стать.

Исаак сделал шаг вперед и обхватил Олив за талию. Она тихо охнула, когда он усадил ее на стол, так что она едва касалась пола мысками туфель. Она замерла, пока его палец медленно заскользил от шеи вниз, между грудок, по животу, к юбке. Тут она задрожала, выгнула спину и подняла бедра, а Исаак подумал: «Почему нет, почему нет», – и стал целовать ее грудь, а его палец скользнул вверх по ляжке и забрался в трусики, вызвав у Олив судорожный вдох. Ноги у нее напряглись.

– Еще? – тихо спросил он.

Пауза.

– Еще, – сказала она.

Он задрал юбку до талии и, став на колени, раздвинул ее бедра. Когда его язык прошелся вниз по трусикам, Олив сделала еще один судорожный вдох. Он остановился.

– Еще? – спросил он.

– Да, – ответила она.

Тогда он оттянул ткань в сторону и запустил язык внутрь, все там облизывая и обхаживая, погружая в нее весь рот.

– Мне это не снится? – прошептала Олив, а затем ей уже было не до слов.

Он перешел к делу, и вскоре она уже вовсю подмахивала, а ее стоны срывались на пронзительный крик. Она распростерлась на широкой сучковатой столешнице, закинув руки за голову. Он встал во весь рост и оглядел ее, держа за бедра: распластана на столе, лицо запрокинуто, взгляд отсутствующий и только улыбка, выражающая неоспоримую победу и блаженство.

– Еще? – спросил Исаак.

Она открыла глаза и развела ноги пошире, не сводя с него глаз.

– Еще.

10

Первый рассказ, опубликованный мною в Англии, появился на страницах (с семьдесят четвертой по семьдесят седьмую) «Лондонского книжного обозрения» в октябре 1967 года. Рассказ назывался «Беспалая женщина», и журнал даже заплатил кому-то за иллюстрацию соответствующего содержания. Они забыли напечатать мягкий знак в конце моего имени, поэтому подпись выглядела так, словно автором был мой отец. У меня до сих пор сохранились два экземпляра того конкретного издания: один я приобрела для себя, а второй отправила маме в Порт-оф-Спейн. Этот экземпляр вернулся ко мне годы спустя после того, как мама умерла.

Мама написала в своем экземпляре «Моя девочка!» и, что отрадно, шариковой ручкой добавила мягкий знак к моему имени. Годы спустя, на похоронах мамы, моя двоюродная сестра Луиза рассказывала, что миссис Бастьен одалживала свой экземпляр «Лондонского книжного обозрения» всем друзьям и знакомым – точно библиотека, состоящая из одной женщины, – причем настоятельно требовала, чтобы рассказ был прочитан за один вечер. Мне кажется, в итоге в Порт-оф-Спейн оказалось больше моих читателей, чем в образованных кругах Лондона. А уж как земляки восприняли мое детище, я так никогда и не узнаю.

Конечно же винить во всем – или благодарить за все – нужно Квик: именно она сделала так, что рассказ нашел дорогу к издателю. Наверное, она полюбовалась симметрией этого сюжета: я положила ей на стол рукопись, а она вернула мне мой же рассказ, но уже в виде журнальной публикации. Еще мне показалось странным, что Квик, сидя в собственном саду, побуждала меня пренебрегать мнениями других людей, а сама отнесла мое произведение в журнал, чтобы я могла получить одобрение читателей.