Ольга, княгиня воинской удачи - Елизавета Дворецкая

Вспыхнуло все: борта вокруг Ингвара, задний штевень, щиты телохранителей, прикрывших его. Видя огонь у себя в руках, гриди невольно отбрасывали их за борт, и щиты продолжали гореть на воде, плавая, как ужасные огненные цветы. Над лодьей и над водой за бортами поднимался черный дым, и сквозь него сам огонь казался каким-то особенно хищным и режущим. Дым набивался в легкие, слепил глаза, душил, мешал искать хоть какие-то пути к спасению. Сквозь треск пламени летели крики.

И едва Ингваровы гриди, кашляя, плохо видя от слез и задыхаясь, успели подхватить новые щиты из сложенного под скамьями запаса, как сифонаторы дали новый залп. Вновь пламенное копье пронзило небо над головой и пало жгучим дождем на лодьи.

* * *

На ближайших к хеландиям русских судах теперь пылало все – борта, днища, весла, скамьи. Упав на человека, брызги пламени растекались по спинам и плечам; дико, невероятно выглядели огненные венцы над верхушками шлемов, рвали воздух истошные вопли людей, чьи головы вдруг оказывались в раскаленном железе.

Перед началом всего этого лодья Эймунда обходила одну из хеландий справа. Эймунд сперва стоял под стягом, но потом, видя, как все ближе придвигается высокий борт, где в отверстиях равномерно поднимаются и опускаются длинные весла, прошел вперед, к мачте, и встал там. Захватывало дух от предчувствия первой в жизни настоящей битвы. На уме у него был незнакомый дядя, Олег Вещий – тот, по чьим следам они пришли сюда, чью славу надеялись если не превзойти, то хотя бы не уронить. В руке Эймунд сжимал сулицу, выжидая, пока расстояние позволит ее бросить. Трое телохранителей – Дыбуля, Небога и Овчар – стояли перед ним, сомкнув щиты, чтобы защитить вождя от стрел, готовые прикрывать его, когда он устремится вперед, на вражеский корабль. Бледные от мысли о предстоящем, они решительно сжимали челюсти, готовясь показать все, на что способны.

«Держись ближе ко мне, парень! – говорил ему Бард. – Я сделаю из тебя настоящего викинга! Я был такой же, как ты, когда пошел в свой первый поход, а ты королевского рода, значит, у тебя еще больше удачи! Я научу тебя очищать корабли и брать города! Как знать – может, пока я не встал под Одинов стяг, мы с тобой еще разок сходим на Париж!»

И Эймунд, с разрешения Ингвара, разместил свои лодьи сразу позади строя Барда и Хавстейна. Его люди не имели опыта взятия кораблей на воде, но Эймунд собирался взойти на вражье судно вслед за людьми Барда. Опыт без дела не придет, а если все получится, то он в свои семнадцать приобретет больше славы, чем у десяти мужей вдвое его старше!

Стреломет ударил по лодье; воздух взвизгнул, разрываемый десятком наконечников. Небога рухнул со стрелой в шее. В строю образовалась прореха; сквозь нее Эймунд отчетливо увидел шлемы греков над бортом и нацеленные на него новые стрелы. Вскинул собственный щит, и тот мгновенно задрожал: в него вонзились сразу три, и Эймунд невольно присел под мощным, будто железным кулаком нанесенным ударом. Душу лизнуло холодом: промедли он лишь миг, и эти три стрелы вошли бы в его грудь – и кольчуга не спасла бы.

Но это было только начало. Стреломет дал новый залп.

– Раз! Раз! – выкрикивал Падинога на сиденье кормчего, и лодья, хоть и покачиваясь – иные весла остались без гребцов, – все же шла вперед.

Слишком быстро – так казалось при взгляде на ужасающе высокий борт, и слишком медленно – каждое мгновение было полно ожиданием новых стрел.

– Ки-ри-е… э-лей-сон… – вразнобой долетало с хеландии.

Ветер рвал слова на куски, и никто не понимал смысла этого клича.

Расстояние сократилось, позволяя слышать голоса и видеть лица. Страха не было – лишь готовность и нетерпение. Наваливался тот самый миг, для которого Эймунд, сын князей и воинов, был рожден и воспитан. Нужно было его преодолеть – перемахнуть через первый выпад смерти, как через купальский костер, а дальше будет проще.

Над головой растеклось золотисто-красное облако, смешанное с черным дымом. Пахнуло жаром, и разом вспыхнул весь мир: не осталось ничего, кроме пламени, густого зловонного чада. В первый миг Эймунд заметил лишь дым и огонь – прямо у себя перед лицом, и даже не сразу понял, что это горит его собственная кольчуга на груди и на плечах.

А через мгновение пришла боль. Пылающая кольчуга стремительно раскалялась, прожигая поддоспешник, рубаху и кожу; опаленный болью, Эймунд сообразил, что не весь мир горит – горит он сам.

– Прыгай! Прыгай! – закричал кто-то поблизости: не один только Эймунд горел, но кричавшего сквозь дым не было видно.

Перед глазами метались горящие люди – сейчас он не узнавал никого из тех, кто напрасно пытался сорвать с себя облитую пламенем одежду или доспех. Отроки падали, не владея собой, с воем катались по днищу, натыкаясь на такие же живые факелы и смешивая свое пламя с их пламенем. Иные прыгали за борт, привычно ища в воде спасения от огня.

С невольным криком Эймунд метнулся к борту – там впереди колыхалась взволнованная движением лодьи голубая вода. От жгучей боли почти ничего не соображая, Эймунд вскочил на скамью, перемахнул через борт и рухнул в волны.

Лицо и руки охватила прохлада; жар опал, боль обожженной кожи на миг притупилась, потом вновь вспыхнула от соли в воде. Погрузившись с головой, Эймунд рванулся к поверхности… Но едва сумел сделать один вдох, высунув на миг лицо из-под воды.

Всем телом владела мучительная боль и тяжесть. Вода снова сомкнулась над лицом, едва дав ему глотнуть пахнущего отвратным дымом воздуха.

Мелькнуло короткое воспоминание: пять гребков. В Киеве он однажды слышал разговор в княжьей гриднице: дескать, можно ли плавать в кольчуге или это басни? Мистина тогда сказал, что в кольчуге можно сделать пять гребков, а потом руки опускаются, и все… И сейчас Эймунд отметил – пять гребков у него есть… Ну, не пять, он еще не так силен, как те, кому это удавалось… Ну, три… Два… Ухватиться за что-нибудь…

Но руки не поднялись даже один раз, на плечах будто лежали камни. Теперь его жгло снаружи и изнутри; увлекаемый в глубину тяжестью кольчуги, Эймунд отчаянно мотнул головой кверху, надеясь на еще один, последний, мелкий глоток – но не смог поднять лицо над поверхностью взбаламученных волн. В раскрытый рот хлынула вода.

И свет начал стремительно уходить вверх; Эймунд еще не понимал, что идет на дно, лишь отчетливо ощущал громадный вес собственного тела и решительную невозможность подняться. С каждым мгновением давящий гнет усиливался; перед глазами наплывали друг на друга тьма и пламень…

Среди тяжести и боли мелькнула удивительно отчетливая мысль: конец. Не было такой силы, которая могла бы одолеть эту тяжесть и вновь поднять его к свету.

И мир погас.

Бездыханное тело с раскинутыми руками, влекомое вниз тяжестью дорогостоящего и искусно обработанного железа, продолжало погружаться. Глубинное течение подхватило его и понесло назад, в море…

А над ним, на поверхности воды, горели лодьи, горела сама вода широкими чадящими пятнами. Пылающие факелами люди прыгали и прыгали в волны; стрелы с хеландий догоняли их и вонзались в плечи и спины.