Царица Евдокия - Вячеслав Козляков

После падения Меншикова и перевода царицы Евдокии в Новодевичий монастырь Шафиров быстро сообразил, какую пользу сулило ему появление в Москве родной бабки императора. Он настолько часто ездил в Новодевичий монастырь, что это перестало быть тайной даже для иностранных наблюдателей. В донесениях герцога Хакобо де Лириа к испанскому двору говорилось о бароне Петре Шафирове: «Теперь он живет в ссылке в Москве, где находится и царица, бабка нынешнего царя, у которой Шафиров бывает ежедневно. Нет сомнения, что она получит большой вес в правлении с переездом Двора в Москву; и многие, зная, как сильно она ненавидит иностранцев, думают, что она низвергнет Остермана и посадит на его место Шафирова. Впрочем, прежде чем двор приедет в Москву, Шафирову послали приказание отправиться в Архангельск: в его беспрестанных посещениях царицы увидели дурные замыслы».

Барон Андрей Иванович Остерман, исполняя «просьбу» царицы Евдокии и соблюдя субординацию, передал ее письмо императору Петру II через канцлера Гаврилу Ивановича Головкина. 27 сентября из Петербурга в Москву отправился нарочный, чтобы привезти ответ внука-императора своей «государыне-бабушке»:

«Дорогая и любезная государыня бабушка!

Понеже мы уведомились о бывшем вашем содержании и о нынешнем вашем прибытии к Москве, того ради не… оставим чрез сие сами к вам, моя… бабушка, писать и по вашем нам весьма желательном здравии уведомиться. [А мы от всего нашего сердца желаем от всемогущего Бога постоянного и многолетняго здоровья и просим вас дорогая государыня бабушка.] И для того прошу вас, государыня дорогая бабушка, не оставить меня в празнейших писаниях о своем многолетнем здравии, которое я желаю от Господа Бога, дабы во многие лета постоянно содержано было. Только де, любезнейшая государыня бабушка, прошу ко мне отписать, в чем я вам могу услугу мочь или чем послужить ежель верно исполнять [обещаюсь] не примену, яко же я непременно пребуду, дорогая и любезнейшая моя бабушка.

Из Санкт-Петербурга сентября 27 дня 1727 году. Отправлено в Москву того ж числа с порутчиком Голенищевым».

Переписка царицы Евдокии с внуком опять оказывалась под контролем, на этот раз Андрея Остермана. В черновике письма (см. зачеркнутые слова в скобках) чувства внука к бабушке выражены искренно и непосредственно: «от всего нашего сердца…», «просим», «обещаюсь». Все это вымарано в окончательном варианте ответа, превратившегося в вежливое письмо с этикетными обращениями, более подходящими стилю барона Андрея Ивановича, а не его ученика-императора. Обер-гофмейстер императорского двора и один из министров Верховного тайного совета тоже отправил свое сопроводительное письмо царице Евдокии вместе с посланием императора. Остерман обращался к ней не иначе как «Всемилостивейшая государыня»! И далее писал о своих услугах царице Евдокии: «Когда я о подлинном состоянии вашего величества уведомился, то я не оставил его императорскому величеству немедленно о том доносить; и потому его величество сам изволил при сем к вашему величеству писать…» Слово было сказано, царица Евдокия в письме внука названа не «святой монахиней», как у Меншикова, не прежней «старицей Еленой», а с новым полутитулом, по-родственному, — «государыней-бабушкой». Спустя долгих 29 лет после того, как она покинула Москву во времена стрелецкого розыска 1698 года, у нее снова появлялась настоящая, а не придуманная надежда на возвращение во дворец. Но мечты о прежней царской жизни мелькнут и угаснут, вся мирская слава уже проходила мимо нее. По-настоящему царице Евдокии хотелось только одного: находиться поближе к своим внукам, отдать долги родственникам и другим людям, которые пострадали из-за того, что, на свое несчастье, оказались когда-то связаны с нею.

Вскоре царица Евдокия получит ответ от императора Петра II на два письма, переданные через канцлера графа Гаврилу Ивановича Головкина и князя Алексея Григорьевича Долгорукого. Новое письмо царской бабушке было совсем уже не такое официальное, как у Остермана. К ней обращался прежде всего внук, а потом император:

«Я сам ничего так не желал, как чтоб вас, дражайшая государыня бабушка, видеть. И надеюсь, что с Божией помощью еще нынешней зимы то учинится может. А между тем прошу о своем многолетнем здравии не оставлять ко мне прямо отписать, и изволите быть благонадежны, что во всем и всегда пребуду, верный ваш внук, Петр».

В этом письме, отправленном из Санкт-Петербурга с одним из людей князей Долгоруких 30 сентября 1727 года, уже содержится намек на будущую коронацию Петра II в Москве. 5 октября, отправляя новое послание с людьми канцлера Головкина, Петр II уже определенно написал о будущем приезде: «…понеже я для коронации своей в Москву прибыть намерен». Через канцлера Головкина было передано царице Евдокии еще одно долгожданное послание в ответ на ее письмо внучке великой княжне Наталье Алексеевне. Она отвечала бабушке, что стремится «персонально свой поклон отдать». Великая княжна Наталья полностью принадлежала уже новому XVIII веку, на ее русский язык влияли латинизмы и родной язык ее матери — немецкий (в письмах деду, Петру I, Наталья и Петр подписывались латинскими буквами). Поэтому бабушка, царица Евдокия, должна была познакомиться с новым для нее русским словом — «персонально»…

Время ожидания встречи с внуками окажется для царицы Евдокии одним из самых счастливых в ее жизни. Она включилась в переписку с императором Петром II и его сестрой, внуки постепенно начинали признавать бабушку, ведь они оба выросли без отца и матери. Вряд ли у них остались какие-то детские воспоминания об отце, так малы они еще были в 1718 году. Тем дороже становилась возможность увидеть бабушку. Происходил обмен родственными обращениями, пересылались подарки друг другу. «Светы мои», «дайте мне себя видеть и порадоватца вами такими дорогими сокровищи»; «буди над вами милость Божия и мое благословение», — писала царица Евдокия. Она ссылалась на свою «природную горячность» и нетерпение, желание «родительски зрением утешатися». Пока же посылала внукам каждому на память «по платочку»: «извольте носить на здоровье, не покручинтеса — каковы есть». У нее сразу же установились более теплые отношения с внучкой, ее она уже не стесняется обременять просьбой за родственников: «Наташинька, друг мой! Побей челом брату, чтоб он пожаловал — не оставил племянников моих бедных». Все это время царица Евдокия занималась рукоделием и скоро отправила свои собственные подарки внуку и внучке — по звезде и ленте (одному — «лазоревую», а другой — «красную»); опять просила принять «как есть», «а я грешная низала своими руками». Петр II написал бабушке, что немедленно распорядился нашить присланную ею кавалерскую звезду на свой камзол, а внучка благодарила и передавала в ответ свой «малинкой презент: книжку молитвенник киевской» (то есть напечатанный в Киеве).

Барон Андрей Остерман тоже стремился постоянно подчеркнуть свою готовность услужить царице Евдокии «без всяких моих партикулярных хитростей и страстей». И действительно старался ради ее «высокой персоны». Бабка императора тоже обнадеживала вице-канцлера, что не забудет сделанное «Остраманом» (как она писала его фамилию). Петр II выделил единовременное пособие царице Евдокии в 10 тысяч рублей и распорядился послать ей «для увеселения» свой портрет. Остерман добавил к этому еще «новосочиненную службу на день рождения» Петра II, «абрис» (описание) бывшего по этому поводу фейерверка и печатный Манифест о коронации Петра II, в подтверждение того, что он служит делом, а не «пустыми словами». Все это должно было утешить и занять царицу Евдокию в ожидании приезда внуков в Москву. И она уверяла барона Остермана, что никаких «пустых слов» о нем «не слыхала», хотя, видимо, какая-то тень все-таки пробежала между ними из-за встреч царицы Евдокии с недругами вице-канцлера.