Московская Плоть - Татьяна Ставицкая

– Едем? – еще раз ласково спросила Марья.

– Нет! – ответил Передельский фальцетом, но чутье на сей раз его подвело.

Марья, не отводя взгляда от его глаз, наклонилась к Петиному лицу, а потом резко впилась верхними зубами в его вену, пульсирующую чуть пониже левого уха. От ужаса журналист потерял сознание.

Мать ночной Москвы вытерла рот тыльной стороной ладони, скривилась и произнесла:

– Вампирами не рождаются…

Мать рассчитывала, что, став одним из членов комьюнити, Передельский побежит, опережая ветер, и сам принесет ей архив из одного только корпоративного патриотизма. Она сочла это дело своим первым серьезным вкладом в обеспечение выживаемости комьюнити. И решила сделать его исключительно собственной заслугой. Марья не стала звонить Параклисиарху и собиралась дожать Передельского сама. Но Передельский, придя в сознание уже в новом качестве, рывком умудрился оторваться от кресла, к которому был примотан хоть и тщательно, но не очень умело, метнулся в коридор, сорвал с вешалки куртку, подхватил сапоги и выскочил из квартиры.

Передельский бежал к своему дому. Он уже забыл, что место его обитания засвечено, и вряд ли теперь может служить надежным укрытием. Больше всего на свете он сейчас хотел снять мокрые грязные носки и залечь в горячую ванну. Журналист, в силу своей профессии, был человеком наблюдательным. Он хорошо помнил абрис стоявших обычно во дворе автомобилей. Даже издалека эта картина показалась ему искаженной. За «Ладой-Калиной» соседа Палыча, перекрывая проезд, громоздилось нечто инопланетное. Передельский остановился и вжался в стену дома. Густая тьма позднего зимнего вечера скрыла его демарш. Ноги понесли корреспондента в сторону Большой Ордынки, в ее путаные дворы, туда, где он давно засек и наметил себе для расследования старый пустующий дом под номером девять в Голиковском переулке. Деревянный, с облупленной, потускневшей карминной краской фасада и некогда белыми наличниками на окнах, дом принадлежал до революции какому-то В. Критскому. Петю совершенно не интересовала в этот момент личность бывшего владельца, канувшего в Лету. Он был озабочен только собственной безопасностью, так и не осознав толком, что же с ним сейчас произошло. Передельский оббежал запертый дом с тылу, влез на ограду, с которой ему удалось забраться на крышу одноэтажного строения, и открыл окно мансарды. На него пахнуло застоявшейся пылью. Он на ощупь спустился внутрь, нашел лавку, больно ударившись об нее коленкой, лег в темноте на ее жесткие доски и тихонько завыл.

Спешившие домой по Голиковскому переулку малыш с мамашей замерли.

– Я же тебе говорил, что в этом доме привидения живут! А ты не верила… – сказал маме карапуз, и они припустили со всех ног.

Вечером позвонила Люся. В ее голосе билась радость, и чувствовалось, что ей есть чем поделиться с подругой. Причем поделиться немедленно. Иначе лопнет. Маше было не до Люси. Она пыталась просчитать маршруты и маневры Передельского и переживала за успех своего первого самостоятельного дела на поприще обеспечения безопасности комьюнити.

– Я уже у твоего дома, открывай! – осчастливила Машу подруга.

Ввалилась заснеженная, раскидала одежды, плюхнулась на диван.

– Чаю давай!

Маша повесила на место подружкину куртку, заварила чай, дожарила сырники из оставшегося теста, пока Люся исполняла на диване песни народов мира, принесла на подносе угощенье и уселась рядом.

– Глазки горят, щечки розовые, грудь колышется… Влюбилась? – Марья зацепилась взглядом за нежно и трепетно пульсирующую вену на шее подруги.

– Не знаю, не решила еще, – смеялась Люся, – понравился просто. Тодес со мной пытался делать… Камасутра какая-то… Шапку мою хотел… Сфотографироваться… В ГУМе выгуливал. Смешной такой! Журналистом представился. Я еще удивилась, что не режиссером и не продюсером… Типа «девушка, хотите сниматься в сериале голой?». А кто ж не хочет?

– Подожди, так он – кто? Фотограф?

– При чем тут фотограф? Говорю же тебе – журналистом представился!

– А при чем тут сериал и сниматься голой?

– Маш, ну ты совсем меня не слушаешь! Где ты витаешь? И вообще, какая-то ты сегодня странная. Я тебе раз двадцать звонила. Телефон, что ли, разрядился?

– Да, наверное. Забываю все время. – Марья изо всех сил пыталась отвечать подруге «впопад».

– Маша, я тебе сейчас главное скажу! Слушаешь?

– Конечно.

– У нас ВСЕ было! Он – такой!..

И тут Машин телефон разразился мелодией из фильма «Телохранитель».

– Алло, нет, он ушел. Предмет сдан аукционистам. До связи.

– Ой! Ну-ка покажи телефон. Ничего себе… Это что? Это где? Это из чего вообще???

– Подарили. – Маша спрятала телефон в карман. – Ну, рассказывай толком, кто он, где познакомились?

– На катке познакомились, на Красной площади… Маш, ты не в себе вроде… Я, пожалуй, пойду?

– Нет-нет, что ты… Просто проблемы небольшие. Неприятности…

– Маш, я про неприятности сегодня слушать не готова. Я радостью пришла поделиться.

– Извини, Люсь. Пустяки. Делись, конечно, своей радостью, – улыбнулась подруге Марья.

В рассказе влюбленной подруги Маша так и не узнала своего перепуганного насмерть визитера. И немудрено.

– Ладно, побегу я, – засобиралась Люся, вдела ноги в сапоги и сняла с вешалки куртку.

Под курткой обнаружился знакомый рюкзак, из которого торчал помпон ее шапочки. Хватая воздух открытым ртом, точно рыба гуппи за стеклом аквариума, она переводила взгляд с помпона на Машу и обратно.

– Это же… Он здесь был? Ты его знаешь? – выдохнула Люся и с подозрением уставилась на Марью.

Машу бросило в жар. Теперь она поняла, в кого влюбилась ее подруга. Представив, чем это может обернуться, она вмиг пожалела о своем скороспелом экспромте и заставила себя улыбнуться. Погружаясь глубоко в зеленые, полные изумления глаза Люси, она сказала мысленно: «Не было тут никакого Пети». И надела на голову подруги злополучную шапку с помпоном.

Люся отмерла. Перекинула через плечо свою сумку и, чмокнув Машу в щеку, побежала вниз по лестнице. И каждый ее шаг отдавался в висках Маши. Она сглотнула. Приобщать подруг не следует, как говорил Параклисиарх, а пить – не комильфо. Так что ж теперь с подругами делать-то? Странно… раньше этот вопрос даже в голову ей не приходил. С подругами можно было без умолку трещать ни о чем, обсуждать других подруг, свою и чужую личную жизнь, коллег по работе. С подругами следовало забегать в кафе, пить кофе с пирожными, есть мороженое, пить шампанское, морща носики от пузырьков, ходить в кино, отслеживать скидки, делать покупки – как нужные, так и ненужные. Зачем все это? Неужели все эти бессмысленные телодвижения и разговоры были ей в кайф? Ну да, несомненно. Она это точно помнила.