История французской революции. От первых дней до Директории - Вильгельм Йозеф Блос

Париж был спасен от вторжения союзников. Прусские и австрийские юнкера, готовившиеся 20 сентября, как выражается Гёте, «поджарить и съесть всех французов», были ошеломлены: «Дело осталось так, как будто ничего и не было». Они не могли понять такого исхода и в вечер после стычки молча сидели у сторожевого огня. Только один человек среди них понял всемирно-историческое значение этого момента. Когда Гёте спросили, что он думает по поводу этих событий, он сказал: «Здесь сегодня началась новая эпоха всемирной истории, и вы можете сказать, что вы были при этом».

Веймарский философ понял, о чем говорили пушки при Вальми.

После сентябрьских дней значение законодательного собрания свелось к нулю. Вплоть до того дня, когда оно уступило место национальному конвенту, оно влачило вполне призрачное существование. 10 августа законодательное собрание решило созвать конвент, который должен был осуществить суверенитет народа и преобразовать в демократическом духе созданное недавно положение вещей. Прежде всего собрание решило для выборов в этот конвент установить всеобщее избирательное право. До того времени существовал ценз: правом голоса пользовались только французы, которые уплачивали прямой налог в размере ценности трех рабочих дней. Средняя поденная заработная плата равнялась в то время 50 сантимам (составляющим приблизительно 19 копеек). Таким образом, избирателем мог являться только тот француз, который платил, по меньшей мере, 150 сантимов налога. Это постановление, лишавшее большую часть рабочих избирательного права, было отменено законодательным собранием. Оно постановило, что каждый француз, достигший двадцатипятилетнего возраста и живущий своим трудом, может пользоваться избирательным правом. Но дать рабочим прямое избирательное право жирондисты, составлявшие большинство законодательного собрания, не решались. Выборы должны были оставаться и впредь косвенными. Марат, всегда выступавший в своей газете в защиту рабочих, вел ожесточенную борьбу против этого антидемократического ограничения избирательного права. Он обращался к секциям с призывом, чтобы они заставили собрание дать народу всеобщее и прямое избирательное право. «Вашему просвещенному и смелому правовому чувству, – так взывал Марат в своей газете к секциям, – столица отчасти обязана своим успехом; ему же будет обязано все отечество своим торжеством. Оставайтесь на своем посту для нашего спокойствия, для нашей славы, для блага государства! Не выпускайте из своих рук переданного вам кормила общественной власти, пока конвент не освободит вас от деспота и его клики, пока он не исправит ужасных ошибок конституции, являющихся неистощимым источником анархии и неурядицы, пока конвент не воздвигнет на незыблемых основах здание общественной свободы. Но для этого добейтесь отмены гибельного декрета о выборах депутатов в конвент. Просветите народ и созовите секции!»

Но это воззвание не произвело желательного действия; постановление о том, чтобы выборы были косвенными, осталось в силе.

Париж все еще находился в состоянии брожения; в провинции дела обстояли так же. На границе положение было критическое; неизвестно было, удастся ли отразить нападение соединившихся пруссаков и австрийцев. В Париже народные массы страдали от недостатка съестных припасов, и парижская коммуна должна была так или иначе разрешить трудную задачу снабжения столицы съестными припасами.

Стал ощущаться недостаток в хлебе, муке, мясе и многих предметах первой необходимости. Но рабочие были до того преданы делу преобразования Франции, что отодвигали вопрос о своей нужде на задний план, хотя жены их до поздней ночи стояли перед хлебопекарнями и мясными лавками, ожидая очереди, чтобы получить кусок мяса или хлеба. Всему этому должен был помочь конвент; от него ждали, что он уничтожит нужду в столице, успокоит деревню и освободит народ от притеснений со стороны богатых собственников; от него ждали, что он упрочит республику и победит внешних врагов. Вот при каких обстоятельствах происходили выборы и конвент.

Париж искал своих представителей почти исключительно в рядах крайней демократии и выбрал в конвент тех людей, на которых с большим или меньшим основанием возлагалась ответственность за государственный переворот 2 сентября. Таким образом, Париж еще раз одобрил своими выборами энергичные меры, которые были приняты против реакции.

Больше всего голосов в Париже набрал Робеспьер, и с этого момента он стал играть крупную роль как государственный деятель. За ним следовал Дантон, сложивший с себя звание министра, чтобы попасть в конвент. Он понимал, что будущее правительство будет иметь своим центром конвент. Парижское население выбрало и Марата. Таким образом, эти три главаря демократии заседали в конвенте в качестве представителей столицы. Кроме них, в Париже были выбраны: жирондист Дюссо, которого Марат называл «безвредным старым болтуном», затем Фабр д’Эглантин, друг Дантона, Бильо-Варен, ставший вскоре благодаря своим способностям и энергии, членом правительства, Колло д’Эрбуа, которого ждал судьба Бильо, Лемклен Осселен; кроме того, были выбраны Сержан и Пани, члены наблюдательного комитета коммуны, Буше и знаменитый живописец Давид, бывший в то время ярым якобинцем. Меньше всего голосов из всех парижских депутатов получил герцог Орлеанский. Этот удивительный принц старался рассеять недоверие народа к нему своим экзальтированным поведением и дал себе поэтому имя «Эгалите» («Равенство»). Каковы были его истинные намерения, неизвестно. Друзья его смотрели на него как на искреннего республиканца, враги же его утверждали, что он играет комедию и ждет только благоприятного момента, чтобы занять престол. Вполне возможно, что последние не ошиблись в своих догадках. «Эгалите», казалось, старался опьянять себя крайностями, чтобы перенести бурю революции. Он всегда старался льстить самым грубым образом народу. Революция поглатила его, а спустя тридцать семь лет сын его, находившийся теперь в штабе генерала Дюмурье, занял престол Франции с тем, чтобы потом быть снова свергнутым революцией.

Распределение партий в конвенте вполне соответствовало моменту, который Франция тогда переживала. Конвент состоял из одних только ярых республиканцев, потому что и те депутаты, которые в душе относились к республике отрицательно, в эту эпоху революции высказывались за республику.

Правую в этом знаменитом, самом интересном и величественном из всех когда-либо существовавших парламентов составляли жирондисты. В конвенте были собраны все выдающиеся вожди этой партии. Тут можно было видеть лидера партии Бриссо и знаменитого оратора Верньо, Гадэ и Жансонне, отличавшихся своим едким красноречием, сильного и энергичного Бюзо, относительно которого известно, что он любил госпожу Ролан и что любовь эта была так же чиста, как и несчастна; к ним же принадлежали: глубокий мыслитель Кондорсэ, необузданный Иснар и насмешливый Луне, Петион, сложивший с себя звание мэра, чтобы попасть в конвент, Манюэль, Гранжене и Барбару. Многие из этих выдающихся людей были республиканцами еще до 10 августа; остальные перешли в лагерь республиканцев под напором последних событий. У всех сложилось идеальное представление о народе, и они обыкновенно услащали свои речи тирадами, восхвалявшими его добродетели. Но когда им пришлось познакомиться с народом поближе, когда они увидели его нищету, его ярость, в их груди опять проснулось буржуазное высокомерие. Они хотели любить народ, но издали, на известной дистанции. Равенство было для них лишь пустой фразой. Они хотели устроить республику на свой буржуазно-аристократический вкус и подчинить ее господству умственной и имущественной аристократии. Им казалось, что конституция 1791 года. могла вполне удовлетворять всем потребностям времени, если из нее устранить королевскую власть. В Париже они насчитывали приверженцев только среди почтенных мещан города, но в западной и южной Франции у них имелось очень много сторонников, 10 августа они мирились с народом, как с борющейся и берущей штурмом твердыни абсолютизма массой, они мирились с народом, поскольку он являлся пушечным мясом для батарей монархии. Они забыли, что возбужденный народ, раз приведенный в сильное движение, не может по приказанию свыше сразу успокоиться. Они сделали бессмысленную попытку совершить невозможное и думали, что, завоевав свободу для всех, народ удовольствуется той долей суверенитета, которую они ему предоставят. Этим они разъединили Францию и значительно ослабили ее силу сопротивления внешнему врагу. Они действительно, как резко и образно выразился Дантон, растерзали грудь нации. Их низвержение стало делом первой необходимости, и оно было совершено тем самым парижским народом, который вместе с ними низвергнул самодержавный престол.