Похоть - Эльфрида Елинек

Тишина метет улицы, и Бог преображает обитателей этих краев, да, кое-кто из них еще работает, некоторые заняты своей мебелью и домами, в которых они неустанно что-то мастерят, остальные трудятся над своими нынешними партнерами, не имеющими постоянного местопребывания. Приходится вкалывать, добывая все новых партнеров (тотчас уходящих вниз по ручью), чтобы обеспечить выполнение вечного обещания природы: дать работу и жилье.

Наконец-то они станут оседлыми! И таким образом они крепко удерживают тех, кого им пообещала природа: ошибка природы, в результате которой народились люди, ну а человеческие ошибки разрушили лес, составляющий основу их жизни. Природа обещала еще кое-что: право на труд, в соответствии с которым каждый житель, который заключил союз со своим работодателем, может быть спасен Богом посредством смерти. Видите, теперь и я совершила ошибку в высказывании. Ведь и хозяева страны не знают, как разрешить эту дилемму. Работы все меньше, люди будут стараться все больше и больше, чтобы все оставалось так и чтобы они сами могли остаться. Чтобы все осталось так, как сейчас, когда они, усталые, но гордые собой, вешают знаки своей жизни на стенку и потом сдают рубанок учетчице. Вокруг начинают расцветать и распускаться тела, возникают фигуры самой необычной конструкции. Если бы Создатель этих потребителей автострады мог увидеть, как они восстают со смятых супружеских постелей, эти выродки с покрасневшими от надежды щеками (и что они еще себе приобрели!), он бы все полностью перестроил, ведь он сам восстал из своей узкой каморки особым образом, будоражащим воображение, явив нам образец, который выставлен для изучения в музеях и церквях. Плохие оценки, которые все мы выставляем Творцу самим фактом своего существования и тем, что ничего не можем поделать: сейчас все они суетятся, гудят, движутся на работу своих тел в такт поп-музыке, передаваемой по третьей программе австрийского радио или звучащей с еще более незамысловатой пластинки. Маркс удивительно спокойно реагировал на нас! Кто подаст им хоть что-нибудь в этот час, когда они, тесно прижавшись друг к другу, идут выбивать давно растраченные долги? Даже хозяин трактира не сделает этого в своем стремленьи темном получить больше денег, чем он потратил на напитки, он сам вкушает еду, им приготовленную, а посудомойка Йозефа, восьмидесяти шести лет, облизывает тарелки и глотает объедки. От любой работы всегда что-нибудь остается, а вот от той, к которой вы привязаны, как и от ваших любимых, не остается ничего. Женщины свежеприготовлены или законсервированы. Да, и они способны вожделеть, но не слишком долго, там, где они дребезжат под ударами погоды, которая диктует им даже фасон одежды. Их толстые округлые тела что-то бурчат себе под нос, жизнь продолжается, муж навсегда исчезает в небытие, часы истекают, но женщины шустро движутся по дому и никогда не расстаются с неуверенностью под ударами судьбы. Сколь схожи их привычки! Каждый день одно и то же. И завтра все повторится. Отсрочки! Отсрочки! Но следующий день еще не подошел к остановке, и домашней хозяйке пока не войти в него, чтобы спастись от себя, окунувшись в еще большую работу. Они теперь бесчувственно покоятся друг в друге, поршни движутся до упора, корабли устремляются к непроходимым берегам тел и не достигают их. Да, мы падаем, но падаем неглубоко, мы столь же мягки, как мягко все вокруг нас. Если бы все происходило в соответствии с тем, что мы заслужили, мы бы еще смогли купить себе башмаки, чтобы обуть наши усталые ноги. На большее рассчитывать не стоит. И вот уже на наших косточках играют наши партнеры, которые хотят вести игру сами и считают себя тузами червей, о, ужас, они в самом деле впиваются в нас! А расстояние до неба по-прежнему велико. Быстро поставим ногу на подножку автомобиля, который заработали своим горбом, многочасовым трудом на благо фабрики. Мы пришли в этот мир в облике детей Божьих, а после череды лет не остается ничего, кроме этой подножки, на которую ступаем мы, владельцы автомобилей среднего класса и самого последнего разбора, и доступ в творение нам закрыт, нам, чья ходовая часть за это время несколько изменилась, закрыт умельцем, который только что встал к рычагам. Да, они безо всякой замены вычеркнули наше местечко, фабрика тем временем работает почти сама по себе, этому она научилась у нас! Но прежде чем в дом войдет нищета и придется продать машину, мы хотим еще раз-другой вернуться домой после отпуска из чужих краев. Мы хотим еще раз-другой бездумно растратить себя в других, и от этого игрового стола нас не отгонит никакая мысль, оброненная нашим владельцем, никакой рекламный костюм из газеты, никакое безобразие, которым мы быстро сокращаем себе жизнь, потому что мы, бедные рабочие лошадки, обязательно выгоним на свое пастбище еще несколько лошадиных сил. Ведь и директор никогда не правит в одиночку! Даже концерн, этот пойманный ястреб, даже он не может взлететь в вышину так, как ему хочется, кто знает, на какую бестию он там натолкнется!

У каждого из нас своя забота: кого любить и чем питаться.

Никто не посчитал бы их чувства поддельными, наоборот, каждый принял бы их за истинные драгоценности, которыми украшают себя другие: толпы потертых тел, которые, изменившись к лучшему (новая обувь!), бредут путями своих мелких влюбленностей и беспокойно скользят по паркету. Человеческий хор, который направляет многоголосое эхо в кресле-подъемнике к отцу Небесному прямо на небо. Он создал эрогенные зоны, которыми украшает себя женщина по вечерам, и она прячет под ними свою работу, прежде чем кто-нибудь успеет достойно ее оплатить. Мужчины потрясенно заглядывают в дырки женщин, которые проделала жизнь, и застывают в ужасе, словно они и раньше знали: коробочка, из которой им много лет сыпали зерно, давно пуста. Однако на человеке повисла любовь. А завтра рано утром им нужно успеть на первый автобус, и не важно, сколь беспомощно они подлаживаются к своим женам, которые лепятся к ним и к их коротким стволам, все равно: огонь, пли! Работа не валяется на улице.

Другие тоже проходят этими путями смерти. Некоторое время они идут вместе, громко дышат перед воротами, чтобы им открыли. И туда приходит еще больше людей, которые упали в объятия своих слабых ветвей, чтобы членами своего тела сплестись воедино. Чтобы быть вместе, когда им придется предстать перед Прорабом. Надо же что-то уметь делать! Для начала неплохо бы было стать побольше и большим числом, если уж человек никнет под взмахом косы, которой фабрика размахивает каждый день. Владельцы выбирают среди добычи самое лучшее, лучшее из того, что они в этом году получили на пляжах Римини и Каролы, где они, расцветая пышным цветом, оказываются погребенными под осыпью недолговечных радостей.

Директор фабрики волочит жену к машине, чтобы сократить и без того короткий перерыв в работе своей еще большей работоспособностью. Его передатчик шлет ей в ухо слова любви, она принимает их, топая ногами и что-то бормоча, словно пары влюбленных слушают танцевальную музыку после полуночи без стереоустановки. Окно, в проеме которого мы видим один из разноцветных спортивных костюмов, представленных во всех кафе для отдыхающих, обычно более невзрачных и меньшего размера, по-прежнему упорно освещено. Молодой человек одергивает рукава с вязаными манжетами и вглядывается в этих бесцветных людей, которые в своем роде совершенны, если учитывать их доходы от людских трудов и их влияние на политику в федеральном собрании. Как чудесно петь вместе с богатыми и все же не принадлежать к их фабричному хору! Научиться их обычаям, но при этом не торчать в полях и не стричь себе волосы во время сбора урожая! Оба автомобиля, словно огромные буйволы, пасутся бок о бок перед домом, и одно из животных сейчас начнут потрошить. Открывается дверь, включается лампочка. В родные края Герти летят слова ласки. Отец семейства пришел сюда не карать, а утешать и вновь брать в свое владение, и за его воротами уже разливается сияние, словно над большим городом в ночи. У него нет других желаний, кроме как заполучить свою жену, которой ему вполне достаточно, в противоположность другим, что никак не могут перестать развлекаться, петь и болтать о том, какая из фотографий в специальных журналах им приглянулась больше. Как они вкалывают на своих половых предприятиях после окончания рабочего дня! И взгляните, что они выловили для себя, эти щуки в пруду, где водятся карпы: мне кажется, иногда природа не выказывает никакого снисхождения. Директор тянется к своей жене, ему знакомы ее широкие переулки. И пока тихий домосед за своим окном все еще парит в вышине, листая любимый каталог мотоциклов, директор опрокидывает Герти на передние сиденья (он нажал на специальную кнопку, я вам не скажу, на какую), задирает ей платье и берет в оборот ягодицы, чтобы через дамбу проникнуть в ее внутренности, куда доступ посторонним воспрещен. Руки нежно мнут ее вымя, язык дружелюбно извивается в ухе. Этим он занимался уже не раз, ведь одно здание так любит пристраиваться к другому, не для того, чтобы подставить плечо соседу, а чтобы помучить его хорошенько. Правда, здесь немножко неудобно, лето давно прошло, дорога расположена в стороне, животные приятны на вкус, и все попадает в предназначенные для этого помещения или, по меньшей мере, недалеко от входа в ее пещерку. Прибой накатывает на нее, словно во сне, и занимает место на охотничьей вышке, высящейся посреди ландшафта. Внизу, в расплывчатой зоне видения полевого бинокля, сплетаются друг с другом руки и ноги, которые мечутся туда и сюда между работой, деньгами и сильными мира сего, не любящими одиночества. Им требуется постоянно ложиться друг на друга и непрестанно вкладывать друг в друга. Труд людской стремится к новой цели, погода холодная, и каждый раз, когда директор вытаскивает наружу своего крепыша, он бросает торжествующий взор на молчаливого почитателя, торчащего в окне. Для этого ему приходится слегка повернуть шею. Может быть, молодой человек тоже сейчас гоняет себя на полную катушку! Мне кажется, он действительно этим самым занят. Мы, мужчины, образуем сообщество ниже пояса. То есть мы принадлежим нашим женщинам и, не сопротивляясь, прямо на улице берем протягиваемые нам счастливые лотерейные билеты. Займем место друг в друге! Мне кажется, Михаэль запустил руку в спортивные штаны и набивает собой свою одежду. Платье Герти полностью расстегнуто, и мешки ее грудей вываливаются наружу, прошу прощения! Не страшно, если директор при этом выпускает из себя газы, в глубине он уважает праздничный вид и качество, мы его простим. Женщину вжимают лицом в сиденье, словно в этих кожаных тенях скрыта желанная дрема. Ее ноги торчат из распахнутой дверцы справа и слева. Муж, громко ревущий туземец, в распоряжение которого мы отдали нашу родину, чтобы он сделал из нее бумагу (деревья все равно и так были приговорены к бритью наголо), чувствует себя здесь как дома намного больше, чем мы когда-нибудь! Я слышу, как этот кенарь орет во время пения. Он заходит к Герти со стороны и втискивает в нее свои влюбленные пальцы.