Собрание сочинений в десяти томах. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский

землю дождевыми каплями. После кратковременной, но страшной бури, прервавшей длинную засуху, небо покрылось темными тучами, точно осенью, воздух похолодел, как будто невдалеке выпал большой град, и ливень, перемежаясь мелким дождем, в такой же степени надоедал людям, в какой недавняя продолжительная засуха.

Перед описанной корчмой стояли крестьянские телеги, привязанные к ним лошади покрыты были старыми свитками и терпеливо переносили ненужное для них купанье. Несколько мужиков с мешками на головах лениво ходили около возов. Кроме того, тут же стояла обтянутая полотном еврейская фура, с которой только что слез возница для того, чтобы закурить трубку, одноколка нарочного посланца, выгнанного из дома за экстренной нуждой и вовсе не имевшего охоты ехать на дожде, который усилился к вечеру, оседланный конь еврея и другие проезжие, несмотря на то, что солнце не скоро еще должно было закатиться, в одной комнатке корчмы сидел путешественник, приказав небогатую повозку свою с парой жирных, но мелкой породы лошадок, поставить под гостеприимную кровлю.

Это был молодой человек. Он, очевидно, досадовал на вынужденную остановку, потому что он то и дело ходил от одного окна к другому, выходил за ворота, глядел на небо, прислушивался к ветру и, не видя ничего хорошего в метеорологических признаках, упорно предвещавших непогоду, только пожимал плечами и потрясал головою. По наружности в этом путешественнике ничего собственно не было замечательного. Он был молодой мужчина, лет около тридцати, довольно здоровый, но не толстый и мускулистого сложения. Его одежда обнаруживала положение в свете, граничившее с бедностью. Впрочем, хоть бурка у него была уж полинялая, а черный и застегнутый на все пуговицы сюртук был старый, и вообще весь костюм вовсе не щегольской, в чертах молодого человека отражалось столько благородства и внутреннего достоинства, что среди толпы он непременно обратил бы на себя внимание зрителя и заставил бы теряться в догадках о том, какой именно случай поставил его так низко. Очень загорелое и почти черное, но свежее, здоровое и живое лицо его было замечательно не столько чертами, сколько выражением. На нем отражались чувства спокойствия и самоуверенности, составляющие принадлежность избранника судьбы, хотя и рожденного в бедности. Возвышенное, гладкое, прекрасно сформированное чело, темные быстрые, полные огня и понятливости глаза, самая добродушная улыбка: все это сообщало физиономии молодого человека черты особенного рода. Выбритое лицо его отличалось только большими усами, оставленными на своем месте как бы в память прежних времен, но они не были лелеяны с кокетством людей, носящих усы только для сообщения своему лицу красоты или важности. Усы путешественника росли, как Бог дал, то есть были растрепанные, густые, и хозяин вовсе не думал и не заботился об них. Их цвет немного светлее волос на голове, не переходил в рыжий, как часто случается у нас, но походил более на золотистый. Из-под усов улыбались немного выдающиеся уста, но на них не отражалось ни насмешливости, ни иронии. С небольшим горбом нос и темные глаза, глубоко впавшие под лобной выдающейся костью, довершали целое, которое гораздо легче изобразить немногими чертами кисти, нежели длинным описанием. Сбросив с себя промокшую бурку и встряхнувшись после несносного сидения в бричке, молодой человек живо ходил по комнате, чтобы привести свои члены в нормальное состояние. Вошла хозяйка дома и, спросив, не нужно ль ему чего-нибудь, предложила самовар и чай, но путешественник попросил только стакан парного молока и хлеба. Это, к сожалению, дало хозяйке самое невыгодное понятие о госте. Придя другой раз с молоком, она уже глядела на него фамильярнее и даже не соблаговолила поговорить с ним. Молодой человек также не был расположен к разговору, а потому, закусив и выпив молоко, он закурил трубку и опять начал ходить по комнате.

— Ну, что станем делать, Парфен? — наконец спросил он своего кучера, который взглянул из-за дверей на своего пана. — Как думаешь, перестанет ли этот проклятый дождь к вечеру? Ехать нам или ночевать?

— Да что же? — возразил кучер, проворно пряча трубку в карман своей свитки. — Пожалуй, поедем, погода собралась на целые трое суток, мы не переждем ее, а там пани будет ждать и беспокоиться…

— Но ведь еще две добрых мили остается ехать нам, дорога прескверная… и вдобавок ночь на дворе!..

— Разве первый раз мы едем по этой дороге? Ой, ой! — проговорил Парфен, кивая головою. — Хоть и ночь, а все мы попадем домой, кони напоены, съели сено и отдохнули, значит, довезут нас в сумерки…

— Не дать ли им по гарнцу овса?

— Ге, разве они голодны? — проговорил Парфен.

— Ох ты, плут! — прибавил молодой человек с улыбкой и угрозой. — Тебе очень хочется скорее попасть домой?..

Крестьянин покраснел, почесал в затылке, поправил волосы, но поставленный в тупик, только пожал плечами.

— Как прикажете, пане, только то, что пани будет беспокоиться, они верно ждали вас еще к обеду…

— Пожалуй поедем, потому что и у меня вовсе нет охоты ночевать здесь, — отвечал молодой человек, — когда кони доедят, запрягай и дай мне знать.

Именно среди такого разговора между паном и слугою, разговора, показавшего нам взаимное их отношение, достаточно объяснившего вполне добрый, хоть не лишенный энергии характер путешественника, вдруг у ворот дома поднялся шум. Пан и слуга взглянули в окно и увидели быстро въезжавшую под кровлю корчмы прекрасную коляску на рессорах, запряженную четверкой лошадей гуськом, с кучером на козлах в шинели орехового цвета и с лакеем в ливрее. Хозяйка проворно выбежала из-за стойки взглянуть, кого посылает ей Бог, и, вероятно, узнала гостя или обрадовалась только ливрее орехового цвета, потому что вместе с лакеем вновь приехавшего пана, очень крикливо и с выражениями горячей деятельности, сама начала раздвигать возы, стоявшие под навесом. Исполнив эту обязанность, она вбежала в гостиные комнаты с передником для подтирки пыли, а между тем из прекрасной коляски вышел с помощью слуги приезжий гость и вошел за нею в дом. Первый путешественник занимал последнюю комнатку и, услышав на дворе сильный шум, он взглянул из любопытства через дверь на торжественный въезд, приветствуемый криками хозяйки, гусей и всего, что жило на дворе, но едва он бросил взгляд на экипаж и на прибывшего гостя, стрелой вернулся назад в свою комнатку.

Парфен, пользуясь прибытием новых гостей и поднявшейся суматохой, во время которой и на его долю досталось острое словцо, немедленно принялся надевать шлеи и запрягать своих лошадок. Новый гость, принятый с таким торжеством, был молодой человек, и когда он сбросил с себя резиновые шинельки, капоры, пелеринки, шаль и другие принадлежности костюма, из-под всего этого показалась прекрасная