Пока не пробил час - Ирина Глебова

Теперь Савичевы и Макаровы дружили семьями, Вера и Любочка очень сблизились – просто неразлейвода! И то, что экзальтированная и восторженная Любочка временами, обхватив Анатолия за плечи, прижималась к нему, никого не смущало. Вот только он каждый такой раз ощущал, как внутри все напрягалось – словно получил удар хлыстом. И все чаще думал: «Ах, как жаль!..» И знал, чего ему жаль: и того, что женат, и того, что эта жгуче-притягательная женщина – жена лучшего друга. Но опять же, это были лишь мысли, о которых никто не знал, да он и сам не давал им воли.

Через полгода после смерти Владимира у Любочки были именины. Никакого праздника она не устраивала, просто скромно приняла лучших друзей – Макаровых, Кондратьевых и доктора Панина с женой. Часа через два Макаровы откланялись первыми: Анатолий извинился, что сегодня у него ночная проверка постов. Любочка провожала их в прихожей. Вера вспомнила – что-то забыла сказать кузине, Ираиде Кондратьевой, вернулась в комнату. Любочка с Анатолием остались наедине, и она вдруг сказала:

– Я поеду ночевать в другой дом, на дачу. Спать не лягу – буду тебя ждать. – Ее глаза блеснули, и у него заколотилось сердце. – Придешь…

Последнее слово она произнесла так, что непонятно было: спрашивает или утверждает. И тут же порхнула в комнату, навстречу идущей Вере… И он, конечно же, пришел…

Да, он помнит тот разговор. Разве только тот? Он помнил каждую их встречу, каждое слово, произнесенное хриплым шепотом, со стоном или со смехом… Но тот разговор теперь он помнил особо. Любочка лежала в постели, слегка натянув на себя простыню. Вот именно – слегка, так, что оставались обнаженными нога, бедро, изгиб спины, чуть приоткрывалась грудь… Она была опытной женщиной и знала – такая скромная, словно случайная обнаженность возбуждает куда сильнее, чем полная нагота! И у Анатолия вновь помутнело в глазах, вновь неодолимо потянулось к ней все его тело, вся его плоть! Хотя и десяти минут не прошло, как они, обессиленные, разжали объятия – а вот же он снова готов отдавать и отдаваться… Он сдернул простыню и увидел ее затвердевшую, налитую желанием грудь… Она тоже вновь потянулась к нему, тут же, застонав, протянула руки… Он сам произнес ту первую, роковую фразу – так много чувств переплелось, так хотелось их выразить:

– Бедный Владимир! Я завидовал ему, но сам себе в этом не признавался. А ведь если бы он не умер, между нами так бы ничего и не было… Сейчас я не могу себе этого даже представить!

– Глупенький! – Любочка засмеялась своим особенным смехом, который появлялся у нее только в такие минуты. – Так бы я и позволила тебе быть просто другом! И так слишком долго терпела.

– Нет, моя милая! – Анатолий медленно провел ладонью по ее прохладной, мраморно-гладкой коже. Как бы ни было им горячо, ее тело всегда оставалось прохладным – поразительно! – Если бы Владимир не умер, я бы никогда не стал твоим любовником. Офицерская дружба – превыше всего!

– Вот я о том и говорю… – Ее голос стал томным, протяжным. – Я знала, что ты не переступишь через моего мужа… Через живого…

Анатолий сел. Голову пронзила резкая боль. Любочка глядела на него безбоязненно, многозначительно, в зрачках мерцал отблеск свечи…

– Что ты хочешь сказать?

– Как раз то, о чем ты подумал!

– Люба! – Он сам не заметил, как схватил ее руку выше локтя, сжал. – Разве Владимир умер не своей смертью?

– У-у, да ты поверил! – Женщина преобразилась мгновенно: она смеялась, как шаловливый ребенок, глаза игриво сверкали. А кулачок шутливо бил по его руке. – Пусти, деспот, мне больно!

Он стал целовать ее покрасневшую руку, самому стало смешно, весело.

– Признаюсь, ты напугала меня! Я на миг поверил, даже подумал: «Как же ты его извела?»

– Очень просто… Отравила! – Она опять смотрела серьезно, таинственно. – Каждый день подмешивала понемножку в еду… одно снадобье, он даже не замечал… Не могла же я допустить, что ты будешь мне только другом…

И опять у него остановилось сердце, потом резко заколотилось: «Господи, а ведь и правда! Вдруг правда?»

А Любочка уже вновь смеялась, в изнеможении катаясь по кровати:

– Поверил! Опять поверил! Что, хорошая я актриса?

Смена обликов была у нее поразительно мгновенной. Анатолий долго молча смотрел на нее, приходя в себя. Сказал хрипло:

– Гениальная. Театр много потерял. Ну а что же в самом деле?..

Она потянулась к нему, прильнула, стала водить пальчиками по телу…

– Думай как хочешь. Как тебе больше нравится…

Это был первый такой разговор, и тогда Макаров пережил настоящее потрясение. После Любочка еще не раз дразнила его подобными намеками, но он уже относился к ним спокойно. Все-таки он не мог всерьез поверить в то, что Люба убила мужа. Не верил до сегодняшнего дня. Во-первых, потому что об этом сказал Петрусенко – додумался-таки! А во-вторых… Теперь он и сам знал, что убить человека не так уж и трудно.

Не трудно… Особенно когда все продумано и просчитано заранее – как было уже во второй раз. И все же – чего он не предусмотрел? Все пошло не так, вкривь и вкось, когда этот мальчишка, Юлиан, не явился ночью. Пришлось все перестраивать на ходу, импровизировать, а в основном – просто пустить на самотек, крепко надеясь на то, что уж его-то, исправника, никто не заподозрит!.. Хотя и понимал, что в наспех перекроенной схеме – уйма прорех. А все-таки о главной не догадывался до последней минуты – об этом чертовом Юлиане, откуда он только взялся на его голову! Ну не пришел он той ночью, не подставил себя, как было задумано, – ладно! Так ведь теперь выходит, что все-таки он был там, видел… Все видел! Иначе откуда ему было узнать о тайном узле бурятского улуса хана Эрдэна.

Теперь Кокуль-Яснобранский стал опасен, очень опасен. И Макаров, сидя у себя в кабинете после разговора со следователем, совершенно ясно понял: Юлиана нужно уничтожить. Проще всего – убить. И тем самым решить сразу две свои проблемы: устранить свидетеля и убрать соперника. Ведь Наденька Кондратьева – еще одна его боль. Нежная, мучительная сердечная боль…

Викентий Павлович знал, что вчера городовой Зыкин дежурил до поздней ночи. Значит, сегодня в этот час его можно застать дома. Вероятно, Алексей Мартынович еще отдыхает, но ничего – придется его потревожить. Следователь уже понял характер своего нового приятеля: преданный служака, добросовестный, любящий свое дело. Уж он-то поймет – такова полицейская служба. А ему нужен именно Зыкин, который по стечению обстоятельств и без того уже много знал и умел держать язык за зубами.

Он не стал расспрашивать про адрес городового, просто заглянул в служебные реестры. Быстро нашел на тихой улице скромный дом с небольшим двором и садом в пять фруктовых деревьев. Верхом на заборе сидел мальчик, а другой, невидимый, дергал его снизу за ногу и спрашивал:

– Ну что там? Что видно?

– Ты Миша или Тимоша? – спросил Викентий Павлович. – Отец дома?