Олух Царя Небесного - Вильгельм Дихтер

Сверкнуло. Гусар, ехавший первым, повернулся ко мне, словно намереваясь что-то сказать.

Но тут я услышал стук копыт и посмотрел вниз на мостовую. Маленькая лошадка волокла телегу, нагруженную чем-то черным. Рядом шел мужик, держа в руке поводья. Когда они скрылись под балконом, я поднял голову. Гусар уже не было. Телега выезжала из-под балкона.

— Земля! — закричал мужик. — Земля для цветов!

Я поел поджаренной картошки и лег спать. Мне снилось, что под кроватью бегают вырезанные из бумаги зеленые мальчишки. Присоединившись к ним, я заметил на спинах у них штампы ЮНРРА[67]. Они то сбивались в кучу, то рассыпались. Некоторые были очень бледные. Я проснулся весь в поту. Мне казалось, что под кровать лезут немцы.

Утром мы вышли на Пулавскую. На матери был желтоватый в коричневую полоску костюм, а на мне — брюки гольф с пряжками. На спине ранец. Мы пересекли улицу Мальчевского. Поравнялись с железной оградой, за которой в глубине заросшего деревьями двора стоял длинный дом с несколькими подъездами. Из открытого окна с выставленным на подоконник горшком с пеларгонией неслись негромкие звуки радио:

Слезами залит мир безбрежный,

Вся наша жизнь — тяжелый труд,

Но день настанет неизбежный,

Неумолимо грозный суд![68]

Мы свернули в улицу Воронича, которую я видел с балкона. Возле школы имени Королевы Ядвиги мать поправила мне волосы и пригладила брови.

Классным руководителем был ксендз. Мы застали его в пустом классе — дети ушли на физкультуру. Переложив четки в левую руку, он поздоровался с нами. Я снял ранец. Он спросил, что я читаю.

— «Дэвида Копперфилда», — ответила мать.

— Печальная книжка.

Мать наклонилась к ксендзу.

— Только мы с ним остались в живых, — тихо сказала она. — Из всей семьи.

— Страшные времена.

— Я не хочу, чтобы его дразнили.

— Да кто же станет его дразнить? — удивился ксендз.

На спортплощадке девочки перебрасывались теннисным мячом. Мальчишки выстроились в очередь на некотором расстоянии от лежащей на двух столбиках тонкой палочки. Ксендз представил меня учителю физкультуры и вернулся в дом.

— Встань сзади, — велел мне учитель и засвистел в свисток.

Стоящий первым мальчик с бело-красной повязкой на рукаве перепрыгнул через перекладину и встал за мной. Свисток. Следующий. Вскоре я оказался в середине очереди. Поглядел на палочку. Она доставала мне до пупа.

— Теперь ты, — кивнул мне учитель. Я сбил перекладину.

— Еще раз.

Высоко поднимая ноги, я побежал прежним путем. Тихонько позвякивали пряжки на гольфах. Я не знал, как лучше оттолкнуться от земли. Опять сбил палочку со столбиков.

— Не могу.

— Можешь, — сказал физкультурник. — Раз другие могут, значит, и ты сможешь.

Разбегаясь, я решил оттолкнуться правой ногой. Но, услыхав смех девчонок, сбился и перед перекладиной остановился.

— Отдохни, — сказал физкультурник.

За партой я сидел один. Мой сосед куда-то пересел. Слышно было, как скребут перья о стенки чернильниц. Вечное перо было у одного только Михальского, который сидел передо мной. Дежурный с бело-красной повязкой стрелял в меня бумажными шариками. Я прятал шарики в карман.

На последнем уроке был классный час. Ксендз сел на кафедру и, покачивая торчащими из-под сутаны узконосыми туфлями, спросил у девочек, что было сегодня в классе. Они пожаловались, что дежурный выпил чернила из чернильницы на кафедре.

— Как это выпил? — удивился ксендз. Все захихикали.

— Она была пустая, — пробормотал дежурный. Ксендз отправил его за чернилами. Дежурный вернулся с большой бутылкой и наполнил учительскую чернильницу. Ксендз поручил ему проверить все чернильницы. Переходя от парты к парте, дежурный подливал чернила в чернильницы. В мою он тоже стал наливать, хотя она была полна. Чернила потекли в сторону тетради. Побоявшись испачкать гольфы, я выскочил из-за парты. Михальский левой рукой спас тетрадь.

— Что происходит? — спросил ксендз.

Дети расхохотались.

— Она была полная, — буркнул дежурный.

— Извинись! — Ксендз перестал болтать ногами.

— Зачем он сюда пришел?

— А куда ему было идти?

— В Палестину, — шепнул дежурный.

— Куда? — не расслышал ксендз.

— Я сказал «извиняюсь».

На улице я достал из ранца завтрак и развернул бумагу.

— Евреи убили Иисуса Христа, — прокричал мне вслед дежурный.

Рот у меня был забит хлебом с ветчиной.

— Прислужники русских!

Я с трудом проглотил кусок.

— Коммунисты!

— Я скажу ксендзу!

Он отцепился. Я продолжал есть. У ограды, за которой стоял длинный дом, выбросил в кусты пахнущую ветчиной бумагу.

С тех пор после уроков я оставался в классе, дожидаясь, пока все уйдут из школы. Однажды (в тот день лил дождь) я увидел в окно, что завуч останавливает выходящих и направляет обратно в школу. Из любопытства я выглянул в коридор. Все шли в физкультурный зал. Я тоже пошел и сел под лесенками, с которых свисали толстые веревки. Мальчишки обкручивали ими шеи и изображали висельников. В зале шептались и хихикали. Сторожа принесли из учительской стол и поставили рядом с кожаным конем для прыжков. Окна закрыли. Стало жарко и душно. Появился взмокший завуч и какой-то человек в кожаном пальто. Они залезли на стол.

— Вчера под Балигрудом, — зычным гробовым голосом начал завуч, — был убит генерал Кароль Сверчевский[69]. Легендарный «Вальтер», командир Интербригады в Испании, командующий Второй армией Войска Польского, пал от пуль реакции. Вооруженные банды подполья укусили протянутую им руку.