Небесный огонь - Ариадна Борисова

Валы общего гвалта разрубил зычный глас багалыка Бэргэна:

– Уруй!

За мгновением оглушительной тишины, раскроив пыльный воздух пластами, раздался троекратный вопль, дружный и страшный по силе своей и угрозе:

– Уруй! Уруй!! Уруй!!!

…И осою зажужжала, дав сигнал, стрела Бэргэна! Навострились луки, копья грозно головы склонили, и мечи загорячились – возжелали обнажиться! С тетивой срастались пальцы; сеть, сплетенная из древков, всколыхнулась в поднебесье! Черным градом полосатым исчеркали стрелы воздух, и потемки опустились над заклокотавшим полем. Осыпа́лся сумрак щедро деревянной и железной, под пятой хрустящей прорвой…

Сонинги, бойцы тонготов, резвоногие, как рыси, заплетали из движений прихотливые узоры. Изворачивались гибко, на лету хватали стрелы и, срядив невозмутимо, посылали их обратно! Одуллары, луорабе, что привычны глаз казарки примечать в летящей стае, дреколье свое метали в чужеродные зеницы.

Воздух украшая пыльный, капли висли в нем живые бусами морского камня; красно-пурпурные маки расцветали на одеждах воинов, на землю павших, – различимые приметы для Ёлю подслеповатой. Распалялся понемногу глаз ее, всегда голодный, сквозь зазоры меж щитами к ратникам манила стрелы, и у некоторых веки вечной дремою смыкались. Раненым Ёлю моргала, пальцем тыкала костлявым в тех, чьи раны были шире от тупых, объемных срезней, в тех, чьи раны были глубже от граненых узких копий. Ударяясь о железо, жала оперенной смерти высекали искр созвездья или вкрадчиво входили в плоть со словом заговорным и шаманскою отравой, убивающей мгновенно. Начались людей потери у врагов и у эленцев…

Перестрелка может длиться варку мяса. Может дольше. Но не день же, и помалу люди в бег переходили, исподволь стремясь друг к другу. К ряду ряд сдвигался ближе, к центру и немного вправо, потому что мощь десницы больше левой и вернее. Так ытык приподнимает кёрчэх к пышной середине и к себе упорно тянет круг за кругом, слой за слоем из глубин просторной мисы.

Ратоборцы наступали и щиты смыкали тесно, локтем к локтю прикасались, чувствуя в сплоченье силу, выдержку собратьев рядом и уверенную твердость в бой ведущих багалыков. Те: – Илин! – кричали громко, что «Вперед!» обозначает, увлекая всех навстречу недругу и ближней битве во главе колонн глубоких.

Подровнялись втулки копий в линиях рядов передних. Строй как вкопанный пред строем замер вдруг на расстоянье девяти ручных размахов… Вновь: «Илин!», и с криком громким, заглушившим бой табыков, стук сердец, что трепетали в ненависти и надежде, рать вперед помчалась храбро! Каждый бросился эленец на прорыв чужой шеренги, каждый норовил противник в ряд защитников вломиться…

Ох, как злила, удручала иноземца-воеводу вынужденная пехота! Четверть боевых лошадок незадачливых армейцев, ошалев от шума-треска, подгоняющего сзади, до сих пор по тропам дальним в дебрях путаных бежала.

…И, треща, ломались копья, и, звеня от нетерпенья, меч, а с ним батас военный праздновали день свободы, выскользнув из скучных ножен! Быстрые кривые сабли, чьи клинки не уступали болотам в могучей силе, лезвием хвалились тонким в легких для руки ударах! Палицы верзил шаялов черепа вокруг крушили с хряскающим смачным звуком. Как шпеньки, башки злосчастных враз с навершиями шлемов заколачивались в плечи! Воины из красной меди – хориту в одежде ржавой, – наколов врагов на копья, поднимали над собою и купались в соке жизни!

Тут и конницы крылатой время нужное настало. Ринулась она лавиной, водопадом, круговертью, под копытами сминая всех, кого оставил Илбис благосклонностью высокой… Прочь откинуты поводья, смело вскачь несутся кони, сея панику и хаос!

Легких всадников колчаны за спиною не томились. На скаку их теребили руки лучников проворных, стрелы дергая бессчетно, намозоленные пальцы на тетивах танцевали смерти резвый осуохай! А когда мечи взмахнули, клич «Уруй!», Орто во славу, повторился троекратно!..

И пошли гулять по вражьим головам, рукам и спинам боевых батасов уйма и лихих мечей ватага! Резво жег противник пятки, хоть и трудно было пешим, нынче вдруг отгарцевавшим, полагаться на удачу да на собственную скорость. Их наездники топтали, рысью несшиеся сзади, взбелененные побегом невезучих безлошадных! Те вояки, с кем недавно, в котелках деля похлебку, говорили, как поделят табуны в Элен и девок, сверху вниз теперь глядели на своих собратьев пеших!..

Не отступишься от боя, с двух сторон в тиски зажатый. Либо возвращайся в битву, либо смерть прими с позором. Кончилась дорога многих – гиблая тропа Кудук-Ла, что в тупик всегда приводит… Повернулись остальные снова ликом к ярой сече.

На дыбы вставая, кони со шлепком глухим сшибались грудь о грудь с хрипучим ржаньем – будто хлопали не близко исполинские ладони… Крупный пес породы волчьей, желтоглазый, как хозяин, смерчем дымчатым метался в тучах красных брызг и пыли. Из-под ног взмывал он тенью и сигал коням на шеи! Мешкал верховой покуда, в миг один неуловимый живо вспарывал клыками пес трепещущую шкуру, и взрывал струей шипучей сок багровый и горячий! Удивительно: ни разу до яремных вен охотник грудью острия не встретил, избежал копыт и сабель.

Багалык Хорсун вреза́лся в разобщенные отряды с верным болотом в деснице, с преданным батасом в левой. Вражьи головы летели с ужасом живым в глазищах и уже безмолвным криком, перерубленным у глоток!

Неожиданно Аргыса молчаливо окружили люди-нелюди, в чьих лицах омертвели мысль и чувства, свойственные человеку. Их глаза давно замерзли, ими двигали не Сюры, а навязанная воля зла и ярости кромешной. Шлем у одного свалился; лысым странный был воитель, и на темени алела вмятина, с какой не смог бы человек ни дня продюжить, а не то чтобы сражаться…

«Вот они какие – бесы», – понял багалык смятенный. Подмечал он в то же время всякое вокруг движенье. Всплыл в мозгу отцовский голос: «Разве это так уж много – поместить всего лишь землю, небо и стрелу во взгляде?»

И не дал Хорсун чертякам торжеством скупым отметить замороженные лица! На дыбы Аргыс взвихрился. Как на добром сенокосе, слаженно взялось оружье бить по кругу нападавших, с плеч обоих справа влево, и добавились прорехи на телах плешивых бесов! Конь прорвал кольцо и прыгнул высоко в кипучий воздух. Тотчас напролом с наскока, развернувшись разъяренно, в окруженье навалился. Колошматили копыта нелюдей, бегущих молча, и людей обычных, с криком кинувшихся врассыпную… Упивался славной схваткой конь, обученный для боя, красный, как огонь и солнце, цвета крови и сраженья!

Громыхая, подоспело латной конницы железо, вклинилось с концов обоих в разнесенные оравы. Чужаки замолотили булавами, топорами, искривленными дугою, пиками с резным закраем, что в телах оставить жаждут рваные косые раны… К неприятелю спешили столь же грузные отряды – на копье поддеть кольчугу, выбить из седла на землю, пусть враги уже не встанут в слишком плотных и бурливых, сумасшедших волнах битвы!

Сталкиваясь с буйной силой, замертво валились люди. Каждый шаг тут был отважен, и на каждом оставались не познавшие победы… Зацепившихся за стремя волокли куда-то кони, и повсюду вырастали груды битого железа, горы раненых и трупов. Незаметно все смешалось, строев спутанные крылья бушевали в общей куче, в грандиозной рукопашной, как в мунгхе осенней рыба. Взблескивая в дымном солнце чешуей брони тяжелой и короткими лучами – перьями клинков разящих, в бешеном кутце кишели люди, кони… кони, люди… Поле превратилось в мису, где на всем его пространстве в месиве сплошном, невнятном, круг ытыка завертелся супротивными слоями. Где-то мало, где-то густо, не понять, кто отступает, кто бросается в атаку или держит оборону… Мощно грохали табыки! Непрестанный стук и рокот, треск мечей, булав удары, стон последний, крик предсмертный уносило в горы эхо…