Откровение - Юрий Никитин

— Ну... должно быть приток впадает с водой потяжелее...

— Клянусь, я слышал... кряхтение или плач. Там ребенок!

Олег сказал тоскливо:

— Опять? Гильгамеш, Гвидон... нет, Гвидон был вбочке... Брось, сэр Томас. Эти плоды тайной любви плывут по рекам десяткамитысяч. Всех не переловишь.

— Но ребенок же...

— Без нас выловят, — сказал Олег, но Томас ужевошел в воду по колено, всматривался. Вскоре из-за поворота выплыла широкаякорзина. Олег недовольно смотрел, как Томас подтянул ее к себе, вытащил ребенкавместе с тряпками, корзину оставил плыть дальше, но та тут же пошла ко дну.

Когда Томас, шумно разбрызгивая воду, выбрел на берег, Олегспросил саркастически:

— Ну и что с ним делать?

— Не знаю, — ответил Томас, он неуклюже укутывалмладенца в тряпки, тот негодующе дрыгал крохотными ножками. — Встретимсело, отдам людям. Кто-нибудь да воспитает.

Калика буркнул:

— Чего вмешиваться? А вдруг это второй Саргон, которыйзальет кровью полмира?

— А вдруг второй Моисей? — отпарировалТомас. — Да и этих... основателей Рима тоже в корзинке сплавили с глаздолой... Мне дядя рассказывал, как их мать была непорочной жрицей, обрядбезбрачия и невинности давала, но какой-то мерзавец обольстил... Ты чегозасмущался? Не опускай глазки. Так что, если бы этих рекоплавателей невылавливали добрые люди, кто знает в каком бы мире теперь жили?

Калика посмотрел с удивлением. Рыцарь живет не разумом, апростейшими чувствами, но иногда высказывает такое, к чему он, Олег, приходилпосле многовековых раздумий. Правда, рыцарь тут же забывает нечаянно найденныеистины, на другой день опять дурак дураком, а еще не простым, а меднолобым, чтоеще дальше круглого, стоеросового, непуганого. Но все-таки в таких озаренияхчто-то есть...

Он снова с горечью ощутил себя чужим в этом мире, где илюдьми, как животными, правят чувства. А он, единственный, пытается строить всепо уму, по разуму, исходит из правила, что дважды два должно равняться

четырем и днем и вечером, зимой и летом, в дождь и вьюгу, идаже тогда, когда у тебя трещит голова, когда изменила любимая женщина, когдавокруг только гады и сволочи...

Томас пошел вдоль берега, спотыкался, ибо заглядывал вличико ребенка. Тот плакал тише, крохотной ручонкой пытался ухватить рыцаря зажелезную грудь. Олег потащился сзади, в затылке стало холодно. Не оглядывался,но жестокий взгляд чувствовал всей кожей, сердце застучало чаще, кровьвскипела, но не для драки, драк не любил и избегал всегда, просто при видеопасности мысли бегут как испуганные олени, мечутся как искры в костре, и втакие минуты успеваешь передумать больше, чем за предыдущие дни...

Томас со смесью негодования и жалости подумал, что отшельникслишком много видел жестокости, крови, бессмысленной гибели не то, что невинныхдетей, целых народов, потому сердце покрылось корой потолще, чем на старомдубе, что растет в их старом саду во дворе родового замка.

— А как орет, — сказал он снеудовольствием. — Томас, дай ему что-нибудь.

— Что?

— Ну хоть покажи. Козу сделай...

Томас сделал пальцами козу, ребенок заревел громче. Томассердито посмотрел на калику, но смолчал. Сам дурак, что послушал. Откуда тому впещерах знать как обращаться с детьми? Морда такая равнодушная, идет и света невидит, весь не то в возвышенных мыслях, не то вовсе где-то в другом мире...

Он сглотнул комок в горле. Калика и так делает для негостолько, что скажи кому — не поверят, а если поверят, то заподозрят невестьчто. Так просто даже благороднейший из рыцарей не пойдет в страшную и жуткуюпреисподнюю.

— Сэр калика, — сказал он торопливо, — Олег!Я же вижу, как тебе трудно. Ты скажи как, я сам опущусь в преисподнюю! А тебенадо искать эту... великую Истину.

Калика сгорбился еще больше. Глаза ввалились, а голос сел,стал хриплый от душевной муки:

— Сэр Томас... Я просто не хочу в прошлое.

Томас вскинул брови, ребенок беспокойно кряхтел и хватал егоза железо.

— Как это?

— Сейчас другой мир, сэр Томас. Я счастлив... или почтисчастлив. Чудеса исчезают, вместо колдунов все больше шарлатаны. Мир —наконец-то! — предсказуем, вычисляем, понятен. Почти предсказуем. Ещесотня-другая лет... ну, тысячонка-две, пусть даже три-пять, и о колдовствезабудут. А прошлый мир темен... Не в том смысле, что солнце не блистало. Ещекак блистало, но по земле бродили чудовища, маги делили мир, герои истреблялидруг друга чаще, чем драконов, сын убивал родителей, брат жил с сестрой, матьспала со взрослыми сыновьями и рожала от них детей, правая рука человека незнала, что делает левая, потому что жили не разумом, а чувствами. Да не так,как ты, а сиеминутными. Простыми! Как у червя или хищного зверя, что одно и тоже. Тот мир загнан вглубь, но он жив, напоминает в жутких снах о своей мощи.

Томас заторопился, мало что поняв из глубокой речи, развечто там, в преисподней, встретят всех этих чудищ, магов, что делят мир,драконов, и людей, что не отличают правую руку от левой, хотя для этого можноне покидать родную Британию.

— Ты только пальцем укажи. А я сам. Это же моя война,не твоя. Хоть ты и язычник, но что тебе христианские черти?.. Правда, твоих ужеперебили...

— Да нет, благородный Томас, — ответил каликатяжело. — Хочется или не хочется, а делать надо то, что надо. Иначеуподоблюсь тем... что остались там, внизу. Я пойду с тобой. В свое прошлое,страшное и... стыдное. Только не остаться бы там...

Томас вздрогнул, озноб пробежал по всему телу, ушел черезноги в землю, и он увидел, как на пять футов вокруг выступил иней.

— Если я останусь, — заявил он, чувствуя в сердцесладкую боль, — то буду с нею... Это бесчестно, что она в царстве Тьмы, ая, здоровый и сильный мужчина, остался жить и наслаждаться божьим светом!

— Пойдем. Надо пристроить байстрюка.

Томас брезгливо держал ребенка на вытянутых руках. Тряпкинамокли, от них гадостно пахло, капало желтым.

— Героем будет, — утешил Олег хладнокровно. —Вишь, как воняет.

Томас покачал головой:

— Это девочка.

— Тогда красивой, — решил калика. — Пойдем,ниже по течению должно быть селение.

Томас потянул носом:

— Дымом пахнет. Близко люди.

— Либо костер забыли охотники, — проворчалОлег, — либо сожгли чей-то дом...

Томас торопливо взбежал на пригорок, впереди открылось залеском распаханное поле, а дальше под солнцем блестели оранжевым соломенныекрыши десятка бедных хаток. Слева на лугу паслось стадо коров, а по берегуважно шли белые гуси.