После - долго и счастливо - Анна Тодд

– Мы оба знаем, что ты не выйдешь из теплицы, пока все не расскажешь, так что не теряй ни свои, ни мои время и силы. – Он пытается шутить, но я вижу, как отчаянно сверкают его глаза.

– Я схожу с ума от злости, – наконец признаюсь я.

– Еще бы, – отрывисто кивает он.

– Серьезно, я просто в ярости.

– Так и должно быть.

– Правда? – Я окидываю его взглядом.

– Черт возьми, разумеется. Я бы тоже слетел с катушек.

«Наверное, он не понимает, что я имею в виду».

– Я злюсь на отца, Хардин. Я очень зла на него, – уточняю я и жду его реакции.

– Я тоже.

– Тоже?

– Черт, да. Так и должно быть, ты имеешь полное право злиться на этого придурка. Не важно, жив он или мертв.

Я не могу удержаться от смеха при виде того, с каким серьезным выражением лица Хардин говорит эту чушь.

– Я даже уже не могу больше расстраиваться, потому что слишком зла на него. Считаешь, это нормально? – Закусив нижнюю губу, я молчу, а потом продолжаю: – Он покончил с собой, даже не удосужившись подумать, что это может причинить кому-то боль. Да, с моей стороны эгоистично такое говорить, но это то, что я чувствую.

Я перевожу взгляд на грязный пол. Мне стыдно говорить такие вещи, даже думать о них, но теперь, высказавшись, я ощущаю небывалую легкость. Надеюсь, эти слова так и останутся здесь, в теплице, а мой отец, если он где-то там, наверху, их не услышит.

Хардин берет меня пальцами за подбородок и приподнимает мою голову.

– Эй, – говорит он. Я не отстраняюсь, но рада, когда он убирает руку. – Не стыдись своих чувств. Он действительно покончил с собой, и это только его вина, ничья больше. Я видел, как ты радовалась, когда он вернулся в твою жизнь, и он самый настоящий идиот, если пожертвовал этим ради дозы. – Хардин говорит резко, но именно эти слова мне сейчас и нужно услышать.

Он тихо усмехается.

– Не мне об этом говорить, да? – Закрыв глаза, он медленно качает головой.

Я торопливо увожу разговор от наших отношений.

– Меня терзает чувство вины за такие мысли. Не хочется проявлять черствость.

– К черту, – взмахивает Хардин рукой в гипсе. – Ты можешь чувствовать себя так, как хочешь, и никто не посмеет ни словом возразить.

– Хорошо бы все так думали, – вздыхаю я.

Конечно, было не слишком разумно довериться Хардину, нужно действовать осторожно, но он единственный, кто меня по-настоящему понимает.

– Тесса, я не шучу. Какая разница, что думают эти чванливые придурки. Не чувствуй себя виноватой за свои мысли из-за их мнения.

Если бы все было так просто. Я была бы не прочь больше походить на Хардина и не переживать из-за чувств, которые испытывают другие, и из-за того, что они обо мне думают, но не получается. Я из другого теста. Я искренне сочувствую окружающим, даже когда не следует, и мне хотелось бы думать, что в будущем эта черта моего характера перестанет быть моим слабым местом. В проявлении заботы нет ничего плохого, но это слишком часто причиняет мне боль.

За несколько коротких минут, пока я стою в теплице с Хардином, от моей злости не остается и следа. Не могу точно определить, что пришло ей на смену, но я больше не ощущаю пламенеющей ярости, только тлеющую боль, которая явно пройдет не скоро.

– Тереза! – раздается во дворе голос матери, и мы с Хардином вздрагиваем от неожиданности.

– Мне несложно послать их всех куда подальше, в том числе и ее. Ты ведь это знаешь? – Его глаза находят мои, и я киваю. Он не колеблясь сделает это по первому моему слову, и у меня мелькает желание спустить его с поводка на толпу болтливых женщин, которым здесь вовсе не место.

– Знаю, – киваю я снова. – Прости, что вывалила на тебя все это. Я просто…

Сетчатая дверь открывается, и в теплицу заходит мать.

– Тереза, пожалуйста, иди в дом, – говорит она приказным тоном. Она изо всех сил пытается скрыть, что сердится на меня, но ее попытки тщетны.

Переведя взгляд с разъяренной матери на меня, Хардин делает шаг к выходу:

– Я все равно уже ухожу.

В памяти всплывает момент, как несколько месяцев назад мать обнаружила его в моей комнате в общежитии. Она ужасно разозлилась, а Хардин выглядел абсолютно раздавленным, когда я ушла с ней и Ноем. Те дни кажутся такими далекими, все было так просто. Я и понятия не имела, что нас ждет впереди, никто из нас не знал.

– Что ты вообще там делала? – спрашивает она, пока я, пройдя через двор, поднимаюсь следом за ней на крыльцо.

Ее это не касается. Она не поймет мои эгоистичные чувства, а я никогда не буду доверять ей настолько, чтобы открыться. Она не поймет, почему я разговаривала с Хардином после того, как избегала его целых три дня. Она не поймет ничего из того, что я могла бы ей рассказать, потому что не понимает меня в принципе.

Поэтому вместо того, чтобы ответить на вопрос, я храню молчание и жалею, что не спросила Хардина, почему он сам прятался в теплице.

– Хардин, пожалуйста, мне нужно собраться, – ныла Тесса, уткнувшись мне в грудь. Ее обнаженное тело распласталось поверх моего, привлекая внимание каждой клеточки моего мозга.

– Неубедительно, девушка. Если бы ты действительно хотела уйти, тебя бы уже не было в кровати. – Я прижался губами к ее уху, и она начала ерзать. – И уж точно ты не терлась бы сейчас о мой член.

Хихикнув, она пошевелилась, намеренно прикоснувшись к возбужденной плоти.

– Раз ты так себя ведешь, – застонал я, обхватив ее аппетитные ягодицы, – теперь ты точно не успеешь на занятия.

Мои пальцы переместились вперед и скользнули внутрь ее тела. Тесса ахнула.

Черт, вокруг пальцев она всегда казалась даже более упругой и теплой, чем вокруг члена.

Не говоря ни слова, она перекатилась на бок и, обвив меня рукой, стала медленно двигать бедрами. Ее палец прошелся по уже выступившей влаге, и она начала умолять о большем, вызвав у меня самодовольную ухмылку.

– Чего ты хочешь? – дразнил я, надеясь, что она подыграет. Я по-любому знал, что будет дальше, но мне просто нравилось слушать ее мольбы.

Желания становились более реальными, более вещественными, когда она произносила их вслух. Ее призывы и стоны были для меня не просто средством удовлетворения или выражением страсти. Слова выражали доверие, движения тела воплощали преданность, обещания любви наполняли меня – мои тело и душу.

Я полностью растворялся в ней, принадлежал ей весь без остатка, каждый раз, когда мы занимались любовью, даже если не был честен. Тот раз не был исключением.

Я заставлял ее произносить слова, которые хотел услышать. Слова, которые были мне так необходимы.