Ведьма. Открытия - Галина Валентиновна Чередий

а ведь частенько и не вина девок то бывала. Обманул кто, барин какой или дворянин принудил или вовсе снасильничал, а ты живи с этим. Вот и избавлялись кто как мог. – Он закончил чертить уже по стене над кроватью, завинтил крышку и потянулся. – Спишь со мной сегодня.

– Погоди, ты что на весь вагончик не мог защиту поставить? – возмутилась я. – Нарочно, да?

– Василек, игошка уже внутри был, значит тут он живет, – пояснил Данила, перетаскивая в очерченную им зону наши сумки и верхнюю одежду. – А такую нежить изгнать практически без вариантов, только само жилье спалить. Люди прежде для того и знаки всяко разные на двери-окна чертили и вырезали, чтобы игошек да анчуток не пускать в свои дома. Потому как если пролез – все, кранты. Я нас с тобой до утра обезопасил, а утром валим отсюда. Все, марш к стенке. Отбой!

– Но…

– Кто здесь главный? Правильно – я. Спать сказал! – строго прикрикнул он на меня, и пришлось подчиняться. – Вопросы, возражения, пояснения и наглые домогательства утром.

– Будто я бы домогалась… – проворчала, укладываясь к нему спиной.

– Еще как домогалась бы, по глазам вижу. Но я не против, – хохотнул Данила, укладываясь позади меня и тут же прилипая ко мне и опутывая конечностями. – М-м-м, кайф же, василек.

Я думала, что черта с два усну в таком положении, да еще зная, что всякая неизгоняемая нежить рядом будет шастать, но отключилась на раз. И спала настолько крепко, что умудрилась прозевать начало поползновений Лукина. Очнулась от того, что его нахальная лапа уже по-хозяйски обхватила мою грудь под свитером и футболкой. Напряглась на пару секунд, затаила дыхание, прислушиваясь к своим ощущениям.

– Василе-е-ек… – едва слышно, протяжно-хрипло выдохнул в мое ухо Данила, мгновенно окатывая меня своей мужской нуждой, как обнажающим все нервы жарким потоком. – Василе-е-ечек…

Я вдохнула его желание, как горячий воздух, и медленно повернула голову навстречу его губам.

Глава 21

Это было нормально.

Не в смысле ничего захватывающего или впечатляющего, нет, как раз с точностью до наоборот.

Замечательное или, скорее уж, офигенное нормально, без вторжения в мои ощущения чего-то сверхъестественного.

Просто касание губ, такое, какое я уже помнила, испытала однажды. Живое, настоящее к такому же живому, реальному, обычно-человеческому.

Никакой лютой и чуждой жажды, лишающего воли взрыва мозга. Никого еще между мной и мужчиной рядом, никого вместе с нами.

Я ловила мягкие дразнящие касания губ и языка Данилы и отвечала тем же, наслаждаясь неторопливым возгоранием. Осознанным, моим, не лишенным ни единого нюанса постепенного вызревания желания большего, которого мне, оказывается, так не хватало в бешеных взаимодействиях с Егором. С ним сразу ревущее бешеное пламя, выжигавшее разум и не оставлявшее после себя по сути ничего. А сейчас…

Запах мужчины, который ты успеваешь уловить, дать просочиться в тебя, находишь для этого время в сознании и постигаешь, запоминаешь. Вкус партнера, что вливается в тебя неторопливо, давая время посмаковать, распробовать, привыкнуть. Скользящие прикосновения, сила и откровенность которых нарастает неспешно и по твоему желанию. Внутреннее тепло, что становится жаром безболезненно, без борьбы, сомнений, мыслей-всполохов о том, к какой катастрофе может привести отказ. Оно струится, обтекая и лаская, а не разнося жестоко разум в пыль, одновременно отодвигая тебя, заставляя чувствовать себя лишь частью действа, а не основным участником, коих в нем может быть только двое. Вожделение мужчины – мощное, открытое, явно буквально рвущее его контроль на части, но все же не способное победить нежность, с которой ведьмак терпеливо переливал его в меня с каждой новой лаской.

Лукин разорвал наш поцелуй, приподнимаясь надо мной на локте.

– М-м-м… Еще! – потребовала я, лишь на мгновение перехватив его полный тяжкой жажды взгляд и тут же опуская отяжелевшие веки, позволяя опрокинуть себя на спину.

– Еще-еще… – вторил он мне, нависая и запуская обе ладони под свитер и футболку и задирая их выше груди. – Еще как, василечек.

Данила склонился, приникая открытым ртом к моему животу у пупка, и прошелся поцелуями вверх, по ребрам, а неугомонными ни на мгновение ладонями ныряя под мои ягодицы и сжимая их до сладкой боли, заставляя меня вздрагивать и рвано вдыхать. Крепкое сжатие – мой жалобный вскрик, а следом сразу умоляющий стон о повторении, возвращении совсем не нежного захвата моей плоти, от которого все ниже пупка заполоняет жарким тягучим медом предвкушения. Снова его горячий рот вниз, к поясу джинсов, на которых он уже ловко расстегнул пуговицу и молнию, и опять обжигающая кожу дорожка поцелуев наверх. Горячий выдох над соском, без касания, но так отчетливо, что я сжала бедра, пронзенная импульсом желания.

– Сними! – велела, вцепившись в его серую футболку. А то я помню, что случилось с его одеждой моими стараниями в наш прошлый раз в постели.

Вместо того чтобы послушаться, Данила сначала выпрямился и заставил подняться меня. Зацеловывая шею, отчего моя голова закружилась и бессильно откинулась, он ловко расправился с застежкой лифчика и лишил меня всей одежды сверху разом. И только потом сдернул свою, позволив мне упасть обратно. Уперся жгуче-темным взглядом в грудь, принявшись легко-легко водить пальцами от ключиц к соскам и обратно. Едва ощутимое скольжение, а меня вдруг жаром заливать стремительно стало и по позвоночнику будто электричество потекло, заставляя выгибаться навстречу этому его сжигающему взгляду и касаниям.

Он смотрит так…

Я хочу этот его взгляд, хочу купаться в нем, подставляясь бесстыдно…

– Люська-Люська… – сипло пробормотал Лукин. – Это же трындец просто, как меня от тебя расшатывает…

– Еще! – напомнила я ему о моей нужде, потянувшись к его губам.

Он встретил меня на полпути, роняя обратно, втирая своим весом в постель безжалостно, вклиниваясь бедрами между моих ног и целуя уже по-другому – дав волю наконец нашей общей почти вызревшей жажде. Я впустила его сразу, позволяя выпивать меня большими жадными глотками, пусть пока только в поцелуе, но уже точно зная – позволю все. Упивалась в ответ каждым требовательным скольжением и толчком его языка, каждым рваным стоном, тем, как Данила становится все напористей, тем, что времени обоим на краткие захваты воздуха дает все