Большая армянская свадьба - Эмилия Прыткина

Бабка, мирно дрыхнущая на диване, зашлепала губами и перевернулась на бок. Арусяк стала бесцельно слоняться по квартире, потом достала с полки книжку народных армянских сказок, почитала немного и пошла на балкон. Мысль о встрече с Вачаганом уже не страшила ее, как в первый день. Душу Арусяк успокаивало то обстоятельство, что теперь она знает местонахождение своего паспорта и может выкрасть его в любую минуту. Представив, как она вернется в Харьков, растянется на любимой кровати и будет почитывать очередной роман, лакомясь эклерами, Арусяк облизнулась и расплылась в довольной улыбке.

В дверь позвонили.

– Кого еще черти несут? – Арусяк-старшая протерла глаза и пошла в коридор.

В коридоре послышался шепот Хамест:

– Пришли двое, спрашивают про Арусяк. Они уже на третьем этаже. Мне Ашхен сообщила, мы только хорошее говорили.

– Отправляй их прямо ко мне, скажи, что я, мол, их соседка и знаю эту семью лучше всех, – послышался голос бабушки.

– Хорошо-хорошо, отправлю.

– Ашхен привет передавай, скажи, чтобы внук еще писал в банку – хорошо помогает средство, отлично помогает.

Бабушка захлопнула дверь, вбежала в большую комнату, подскочила к шкафу, извлекла из него новый халат, быстренько переоделась и пригрозила внучке пальцем:

– Сейчас люди к нам придут. Ты молчи и ничего не говори, понятно?

– Понятно, – ответила Арусяк.

– Эх, чуяло мое сердце, что эта карга старая что-нибудь выкинет. Ну ничего, мы тоже не лыком шиты, к тому же нам стыдиться нечего.

В дверь снова позвонили.

– Тс-с-с, молчи, что бы ни случилось!

Бабушка приложила палец к губам и побежала открывать.

Ничего не понимая, Арусяк устроилась в кресле поудобнее и продолжила распускать свитер. В комнату вошли двое: женщина средних лет с копной кудрявых волос, черными глазами и орлиным носом и невысокий тонкогубый лысый мужчина в очках, из-за которых смотрели маленькие цепкие глазки. Двое подозрительно осмотрелись и чинно сели на диван.

– Хотите кофе? – услужливо спросила Арусяк-старшая.

– Нет, спасибо, мы по делу. Мы слышали, что вы давно знаете семью Мурадян.

– А то как же, сто лет знаю! Я их сына Погосика нянчила, когда его мать Арусяк болела. Мы всю жизнь бок о бок живем, хорошие люди, очень хорошие.

Арусяк с удивлением посмотрела на бабушку. Она сдвинула брови и покачала головой, давая внучке понять, что в ее же интересах закрыть рот на семь замков и не открывать его, пока не попросят.

– А что вы можете сказать про дочь Погоса Арусяк? – Женщина потерла кончик носа и чихнула.

– О, про Арусяк я все знаю, я ее тоже нянчила, когда она маленькая была. Они к нам в гости приезжали. Что вам сказать – золотая девочка! Красавица, умница, а уж скромная какая. Про приданое я молчу: знаете, наверное, что у Погоса самый крупный ресторан в Харькове, а дочь у него одна, так что все ей, все ей.

Про самый крупный ресторан бабушка, конечно, загнула, да и про приданое – тоже, поскольку настоящего армянского приданого – чемоданов с трусами, лифчиками и простынями – у Арусяк отродясь не было, поскольку Аннушка всегда считала это пережитком прошлого и предпочитала пропахшим нафталином трусам и ночнушкам нечто более существенное, например солидный счет в банке, открытый специально для молодоженов, или ключи от квартиры.

– Так, говорите, скромная девушка? – Мужчина снял очки, подышал на них, протер и снова водрузил на нос.

– Еще какая! Как приехала – из дома не выходит. Они в соседней квартире живут у родственников, так ее не видно и не слышно. Хорошая девочка, говорю вам. Был бы у меня сын, пошла бы к Погосу просить руки дочери, но, увы, только дочки у меня. А еще бабушка у нее очень хорошая, тоже Арусяк зовут, просто золотая женщина – чистоплотная, добрая, умная…

Арусяк-старшая стала вдохновенно описывать достоинства соседки, а на самом деле – свои собственные. Внучка, с трудом сдерживая смех, смотрела на самую умную, самую добрую, самую гостеприимную и самую справедливую женщину на свете – свою родную бабку и поражалась, почему это невестки видят в ней всего лишь сварливую старую каргу, отравляющую им существование.

Мужчина с женщиной внимали бабушке, синхронно кивали головами, как китайские болванчики, и периодически поддакивали.

– А не было ли в роду ваших соседей людей странных? – спросила женщина.

– Каких таких странных? – прищурилась Арусяк, заподозрив неладное.

– Ну, психов там, ненормальных.

– Нет, таких точно не было. Правда, сестра у Погоса художница, но разве то странность? То талант! – Бабка подняла вверх указательный палец.

– А коммунисты были? – поинтересовался мужчина.

Арусяк-старшая, пытаясь понять, куда они клонят, замялась и развела руками:

– Ну так… это… все же были коммунистами, время такое было.

– Ненавижу коммунистов! – резко сказал мужчина.

– Так и я ненавижу, от коммунистов все зло. И Мурадяны их ненавидят. Вспомнила, вспомнила я: когда Погос маленький был, его из пионеров исключили, ему покойный отец не разрешал галстук носить. Так и сказал: «Я не носил, и сын мой носить не будет!» Ненавидел он коммунистов, люто ненавидел!

Про ненависть к коммунистам Арусяк-старшая приврала, желая угодить гостям. Покойный муж ее был самым что ни на есть ярым коммунистом и главой сельсовета в деревне.

– Ну, спасибо тебе, сестра, пойдем мы. – Мужчина встал и двинулся к выходу.

– Да всегда пожалуйста, вы приходите, если что надо, приходите, я вам все расскажу, всю правду расскажу, – засуетилась бабка, провожая нежданных гостей.

– И кто это был? – подскочила Арусяк к бабушке, как только дверь захлопнулась.

– Кто-кто – гонцы! Наверняка бабка Вачагана заслала, чтобы о тебе сведения собрать. Ну ничего, мы тоже в грязь лицом не ударили.

– Как-то некрасиво это, – сказала Арусяк.

– Что ж в этом некрасивого? Очень даже красиво. Должны же они знать, кого в невестки берут, так что все нормально. Родители твоего деда тоже гонцов засылали. Побегу узнаю, что соседи про нас говорили, не дай бог кто-то плохого наговорил.

Бабушка пошлепала в коридор. Послышался стук двери, и Арусяк осталась одна. В душе ее нарастала злость на Вачагана и его семейство. Да как они посмели усомниться в ее порядочности, да еще прислать этих идиотских гонцов? А если бы кто-то из соседей из зависти сказал что-то плохое про семью – они бы поверили? По большому счету, Арусяк было абсолютно все равно, что про нее подумает Вачаган и его родственники, но чувство злости в ее душе нарастало. Она быстро смотала клубок, швырнула его на диван, пошла в свою комнату и бросилась на кровать. Спустя полчаса Арусяк готова была вырезать под корень весь род жениха вместе с чертовыми гонцами. «Жалко, что я не знаю его номера телефона, а то бы позвонила и высказала ему все, что я про них думаю, – подумала Арусяк. – Впрочем, надо поискать в записной книжке возле телефона, кажется, они его туда записывали».