Блюз черной собаки - Дмитрий Скирюк

Я отмахнулся:

— Да погоди ты…

— Нет, это ты погоди! Мать твою, да ты знаешь, что сейчас случилось, знаешь, да? Нам же теперь прямая дорога в столицу. Надо только на «Рок-Лайне» отыграть. Мы всех порвём! Если ты сейчас мне скажешь, что не будешь там с нами, я тебя прямо здесь убью, понял? Понял, да?!

Я все еще не мог перевести дыхание; сердце колотилось как бешеное. Зрительный зал возбуждённо гудел. Я неопределённо потряс головой:

— Там видно будет.

— Только не тяни так больше одеяло — дай и другим поиграть…

Я поморщился и ничего не ответил, только рукой махнул. Мне был неприятен этот разговор: пять минут назад я запредельного коснулся, можно сказать, выше облака взлетел, а они… У них друг погиб, а они даже сейчас думают только о деньгах! Прав, наверное, был Сито: дрянь команда. Не бойцы.

Со всех сторон лезли какие-то люди, меня хлопали по плечам, толкали, тормошили. На горизонте мелькнула растерянная физиономия Кабанчика. А я тянул шею и вертел башкой, как суслик, пока не наткнулся на чёрные Танукины глаза — и мне почему-то сразу стало легче. Среди возбуждения и суеты, среди всей этой восторженной истерики хрупкая девочка в белой футболке оставалась островком спокойствия. С гитарой в руках я протолкался к ней и замер, не зная, что сказать или сделать. Но первой начала она.

— Жан, — расширенными глазами глядя на меня, серьёзно сказала она, — это было супер. Ты обалденный!

Без всяких предисловий она обхватила меня одной рукой за шею, другой за затылок и впилась мне в рот, кусаясь, словно маленький вампир. Целовалась она, надо сказать, довольно смело. Губы её были холодны как лёд, но меня сразу бросило в жар. Я вдруг вспомнил, что уже год ни с кем не целовался.

— Спасибо, — выдохнул я, когда она отпрянула, и попытался пригладить торчащие вихры. — Но ты слышала? А?

— Шутишь? — Она едва заметно улыбнулась. — Конечно!

Я вспомнил свои странные ощущения на сцене и решил, что этим непременно надо с ней поделиться.

— Танука, послушай. Я хочу тебе сказать…

— Не сейчас, — остановила меня она. — Иди в гримёрку и переоденься, я буду ждать у выхода… Эй, — тут её глаза нехорошо прищурились, — а где футболка моя? Надеюсь, ты не выкинул её в зал?

— А? — Я оглядел себя. — Не знаю. Может быть, на сцене?

— Иди подбери.

— Хорошо… Стой, погоди. Мой телефон у тебя? Который час?

— Без десяти одиннадцать.

Я присвистнул. Немудрено, что на третью группу не осталось времени…

Танукина футболка отыскалась на микрофонной стойке и напоминала мокрую тряпку. Там же валялись кроссовки — публика зашвырнула их обратно. Оставив гитару «Кабинетам», я торопливо сполоснул лицо и шею минералкой из бутылки, оделся и двинулся к выходу. Откуда-то, как чёртик из коробочки, выскочил Хельг и сбивчиво стал уговаривать меня поехать с ними на флэт. Я отговорился нехваткой времени. Меня хватали за локти и тянули с кем-то выпить. Насилу вырвавшись, я выбрался в фойе.

И тут передо мной возник Кабанчик. Секунду или две он просто стоял, загораживая дорогу, глядя на меня чуть искоса, потом мотнул головой.

— Идём, — потребовал он. — Разговор есть.

— Кабан, я тороплюсь, — запротестовал я.

— Это ненадолго. Ты куда? Наружу?

— Да. Меня там ждут.

— Пошли в туалет, это по пути. Всё равно тебе ж надо? А? Я собрался возразить, но почувствовал, что мне действительно надо, и кивнул.

В туалете было людно. Слоился дым, и не только табачный. В полном молчании мы разошлись по кабинкам и встретились на выходе, у раковин. Я наконец увидел себя в зеркале. Господи, ну и рожа! Глаза навыкат, волосы как иголки, под глазами круги — не иначе хитрая деваха переборщила с тенями. Я наклонился над раковиной и стал смывать боевую раскраску. Меня всё ещё колотило, руки слушались плохо.

— Классно сыграл, — сказал Кабанчик.

— Спасибо, — фыркая, ответил я. — Ты тоже сработал как надо. Отличный звук сделал! Супер просто.

— Жан, — медленно сказал Кабанчик, — я хочу тебе одну штуку сказать, чтоб ты знал.

— Какую?

— Я не рулил концерт.

Я повернул к нему мокрое лицо. Наморщил лоб. Сдул стекающие с носа капли и пригладил волосы.

— Не понял… Как — не рулил? А кто рулил?

— Не знаю. У меня пульт накрылся. Пока Дарк играл — всё работало. И ваши когда начали, тоже было всё о'кей. А на третьей песне — раз! — и отрубилось всё.

— Что отрубилось?

— Всё отрубилось. — Он махнул рукой. — Полетело на хрен. Пульт, аппаратура… Всё.

Я стоял и тупо моргал.

— На третьей? — спросил я. Кабан кивнул. — Да нет, бред какой… Ты что несёшь? Не может быть: я ж слышал, и все слышали: классный был звук!

— Звук был, в том-то и дело… Ты не куришь? — Я помотал головой, Кабанчик достал сигарету, прикурил и продолжил: — Пульт погас. Я думаю — капут, дирекция свинтила, или питание вырубилось, или ещё что-нибудь. И тут до меня доходит: звук-то есть! М-музыка играет! И вижу: тебя понесло. Ну, ты, конечно, дал… Не поверишь, мне казалось — у тебя шесть пальцев на руке… А я сижу, ничего понять не могу: как так? — фигня какая — аппарат накрылся, а звук прёт. М-мясо! Всем звукам звук, никогда не слышал.

— Может, ты напутал чего?

— Может быть… Одно скажу: даже если пульт работал, то твоя гитара стопудово отрубилась. Жан, ты ведь знаешь, что там было, да? Что у них там? Портостудию они приволокли, да? Тогда чего в обход меня-то? А? Да говори, чего молчишь! Чес-слово, я ничего не понимаю, я ёкнусь сейчас… Что это было?

Я молчал, холодея спиной. Так вот почему не вышла третья группа…

— Кабан, я без понятия. Правда, не знаю. Ты ж видел — я перед началом подошёл. Поговори с другими!

Сигарета в пальцах Кабанчика догорела. Он медленно успокаивался.

— Ладно, — сказал он. — Ладно… Слушай, последнюю вещь ты играл… блюз этой, как её… собаки этой. Чья она?

— Не знаю… Слышал где-то.

Самое смешное, что я не врал.

Я вышел. Было темно и прохладно. Танука дожидалась меня у дверей. Ветер с Камы теребил её волосы. У меня к ней было сто вопросов, тысяча, но я так устал (да и она была не в духе), что решил повременить, задал только один:

— Куда мы сейчас?

— Не знаю. Никуда не хочется… Может, поехали к тебе?

— Ко мне? — растерялся я. — С чего вдруг?

— Так… Надо же куда-то ехать, где-то ночевать. У тебя есть где прилечь? Раскладушка какая-нибудь?

— Диван есть… А не боишься?

Танука хмыкнула:

— Тебя, что ли?