Блюз черных дыр и другие мелодии космоса - Жанна Левин

В культурном отношении между двумя обсерваториями имеются ощутимые различия. LLO обладает колоритом Юга. “Это же Луизиана”, – напоминают мне. Здесь много аргентинцев, ирландцев и австралийцев. Как это обычно бывает в типичной академической среде, в лаборатории трудятся ученые из множества стран. Но техники, диспетчеры и вспомогательный персонал, роль которых невозможно переоценить, – это преимущественно жители Луизианы, что и придает обсерватории особое южное своеобразие.

Сами установки фантастически сложны, слишком сложны, чтобы быть идентичными, хотя Брайан О’Рейлли и Майк Лэндри – ответственные за работы по модернизации детекторов LIGO в обсерваториях – и пытаются минимизировать эти различия. Между двумя объектами существует постоянная связь. Объем информации, которую следует извлекать, хранить, обрабатывать – и которой следует обмениваться, – не поддается человеческому осмыслению. Кроме того, здесь имеют дело с системой сбора данных, подавлением шумов, изоляцией от сейсмических толчков, оптической системой и системой стабилизации лазера, с модовым фильтром, с источниками постоянного тока и радиочастотными сигналами, с датчиками интерференционной картины, активной вакуумной системой, гидравлическими системами, системой охлаждения и системой управления. Интересно, существует ли в научном сообществе LIGO хотя бы один человек, кто разбирается во всем этом? Раньше такое можно было сказать про Стэна Уиткомба (Брагинский как-то охарактеризовал Стэна следующим образом: “Он хороший парень и отличный экспериментатор – фантастически деликатный человек, интеллигентный, умный и очень коммуникабельный. Да-да, бесспорно, он первоклассный экспериментатор”). Теперь Стэн участвует в другом проекте – LIGO-Индия, который представляет собой именно то, о чем вы только что подумали.

Если вы попросите участников научного сообщества быть с вами предельно честными и, закрыв глаза, представить себе того человека, которого бы они позвали на помощь в случае поломки интерферометра, то они произнесут только одно имя – “Рана”. Да, они зажмуриваются и произносят это имя, как заклинание. Вас не должно смущать его лирическое и индуистское звучание: Рана Адхикари вырос во Флориде, и его отец работает инженером в НАСА. Рана помнит, как в шестом классе стоял на школьном дворе и, глядя ввысь вместе с другими детьми, наблюдал за гибелью космического челнока “Челленджер”: голубой купол неба озарила яркая вспышка, и на землю посыпались обломки корабля. Их учитель плакал, когда дети, смущенные непонятным явлением, вернулись к играм.

Я не могу отвести взгляд от Раны. Джейми говорит: “Это своего рода знаменитость”. Частично присущая ему харизма объясняется его внешней индифферентностью. Однако назвать Рану апатичным было бы неверно, хотя он действительно иногда слушает других людей с нескрываемым равнодушием, что можно ошибочно истолковать как апатию. А еще он время от времени с легкой насмешкой комментирует чью-то реплику. Голос его при этом звучит ровно, тон остается спокойным, так что вам может показаться, что он согласен с собеседником. Но потом до вас постепенно доходит смысл его ответа, и вы понимаете, что Рана тонко издевается. Готова побиться об заклад, что когда Рана отчитывает своих подчиненных, его голос звучит так же мелодично и услаждает слух, а критика совсем не кажется ядовитой – он словно бы сожалеет о том, что ему приходится делать.

Кажущаяся апатия Раны – это, скорее, безразличие к тому, как к нему относятся окружающие. Обладатель высокой самооценки, он не стремится вам понравиться. Мне трудно представить, что такой уровень самоуверенности вообще возможен, но впечатление Рана производит неизгладимое. (Когда он, не догадываясь о моем присутствии, начал одну из своих историй со слов “Моя подруга Жанна.”, у меня сразу резко улучшилось настроение.) В общем, думаю, в старости – сейчас ему около тридцати лет – Рана будет казаться образцом благоразумия, а его язвительные высказывания станут выслушивать с благодарностью, относясь к ним как к перлам истинной мудрости.

Рана умеет заговорить установку, укротить интерферометр с его огромным числом каналов информации, посредством которых машина рассказывает о себе. Когда я спрашиваю его, согласен ли он со своей репутацией заклинателя, то он кивает, подтверждая, что у него есть подход к физическому прибору. Рана серьезно, не хвастаясь, объясняет, что запоминает все, что может запомнить о каждой из систем, и потому умеет взвешивать все варианты – хотя, разумеется, он мог бы просто сесть за рабочий стол или компьютер, взять бумагу и ручку и посвятить несколько часов расчетам. Но на это часто нет времени, вот он и представляет себе, как именно будет работать то или иное, и потом говорит “да” или “нет” – в смысле, заработает это или нет. Правда, иногда талант его покидает, и Рана переживает по этому поводу, но сейчас, когда полным ходом идет установка усовершенствованного детектора LIGO, он чувствует, что эта способность к нему вернулась. Даже руководитель научного сообщества LIGO, Габриэла Гонсалес, говорит: “Машина работает намного лучше, когда Рана просто находится рядом”.

Я пишу ему: “Рана, я хотела бы снова приехать в LLO на пару недель. Встретишь меня?”

“Прилетай! Я только что вернулся из Индии и Австралии. Я больше никогда не полечу самолетом. Или, по крайней мере, до тех пор, пока не забуду о шестнадцати часах перелета. Я только наведаюсь к каджунам[36] и буду в твоем распоряжении”.

Очень интересно видеть установку глазами Раны (большими, темными, иногда до смешного широко распахнутыми и тогда преображающими его лицо с короткими, какими-то ироничными усиками). Во второй мой приезд на LLO Рана спросил: “Тебе рассказывали про окуней? – Нет. – Да кто же, черт возьми, проводил тебе экскурсию?!”

Только что построенные плечи интерферометра LIGO, заключенные в цементные тоннели, утонули бы в болоте, если бы грунт, на котором они проложены, не был должным образом осушен. Для этого вдоль дорог, идущих параллельно тоннелям, были вырыты глубокие рвы. Эти рвы заполнены водой, в чем опять же виновато болото. И вот некоторое время назад произошло нечто удивительное. В воде завелись окуни. Никто не знает, откуда взялась здесь рыба. Я высказала гипотезу, что в милях отсюда смерч прихватил с собой стайку окуней и, прежде чем ослабеть или, наоборот, набраться мощи над заливом, раскидал ее над штатом и, в частности, над LIGO. Эту теорию я почерпнула из фильма “Магнолия” [37]. И, мне кажется, я где-то читала о коровах, которых смерч отнес на три мили к югу от ранчо и в целости опустил на землю – правда, уже мертвыми. Но Рана предпочитает придерживаться своей любимой альтернативной гипотезы, которая заключается в том, что птицы, походив где-то по илу, собрали на свои лапы икринки, а затем прилетели сюда и оставили их в болотной воде. Вообще-то, я думаю, его теория лучше моей, так как мне не приходилось слышать о дохлых рыбешках, не попавших в ров с водой и разбросанных по окрестностям.