Неоднажды в Америке - Светлана Букина

Деньги ни при чём, корысти никакой. Любовь. «И ведь замечательно, правда? – говорим мы себе. – Есть в мире настоящая любовь. Он принимает её такой, какая она есть, назло всем нам с нашими примитивными мыслишками и злыми языками». «Убеждай себя, убеждай, – хихикает чёртик на другом плече, – так не бывает».

– Знаешь, – говорит мой муж нашему соседу Джо, – я тоже себя отнюдь не считаю поверхностным плейбоем и на внешность не очень смотрю; у меня даже типа нет, который мне нравится, всё от человека зависит. Но какие-то вещи я себе просто представить не могу. Физически.

– Да ладно, называй вещи своими именами, – усмехается Джо. – У тебя на неё не встанет, будь она трижды ангел. У меня тоже.

– Слушай, а ты уверена, что он ей не изменяет? – шёпотом спрашивает соседка Вики соседку Марлену, которая с Самантой дружит.

– Ни малейшего представления. Так вроде работает целый день, приходит вовремя, в выходные тренирует детскую команду по софтболу и в командировки почти не ездит.

А что он там на работе во время перерыва делает, так кто его знает?

– Нет, я не хочу сказать, что он должен… в конце концов, может быть… ну, всякое бывает, ты понимаешь… да что там говорить.

Она осекается и косится на меня: вдруг я начну им лекции читать. А я ничем не лучше их, у меня тоже все эти мысли мелькают, и строить из себя святошу было бы глупо. Чёрт побери, ну почему мы такие, почему не можем просто порадоваться её счастью, поверить, что у них это настоящее, без секретов, подоплёк и скелетов по шкафам? Я смотрю на Саманту, всегда дружелюбно улыбающуюся, и думаю: «Неужели она не видит? Не чувствует этих взглядов, шепотков за спиной?» Видит, неглупая ведь, и так ей, наверное, хочется сорваться и наорать на нас, клуш соседских, что проблема не у неё в семье, а у нас в голове, что её достали, что…

«Ага, пусть всегда будет солнце и мир во всём мире», – смеётся мой чёртик на другом плече. Идеалисты. Если они и скрывают чего, если гуляет он, если есть там какой-то секрет, нам неведомый, то всё равно ведь не скажут. Так и будут улыбаться, делая вид, что всё хорошо, якобы не замечая сплетен, косых взглядов и молчаливых вопросительных знаков. Тебе просто хочется верить, что такое возможно. Ну, верь…

Ну и буду.

Скорее всего мы никогда не узнаем, что стоит за такой разницей в степени привлекательности этих людей, что это означает для их семьи, для их внутреннего мира, для их детей, в конце концов. Более того, нам не должно быть до этого никакого дела. Только легче сказать, чем сделать. Нам есть дело до всего, что не вписывается в наши представления о мире, в реальное о нём представление, без розовых облаков. Не выключается вечный думатель, как ни ругай его.

Наши программы новостей иногда напоминают криминальную хронику с вкраплениями погоды и спорта. Так и в тот день: первые десять минут нам долго и занудно рассказывали про суд над врачом, обвиняемым в убийстве собственной жены. Как же, как же, знаем: про это убийство все газеты и телеканалы болтали без умолку. Уже третья пожилая женщина за последние несколько месяцев, причём все белые, богатые, убитые в районах, где преступлений такого рода вообще почти не бывает. Никак маньяк орудует. И тут вдруг выясняется, что последнюю, третью, убил не маньяк, а собственный муж, известный врач-аллерголог, благополучный, преуспевающий, безупречный во всех отношениях. По крайней мере, прокурор уверяет, что убил именно он, подделываясь под маньяка. И что никакой он не безупречный, а от жены по проституткам гулял, через Интернет девушек снимал, и вообще не судите конфетку по обёртке.

Боже, какая тоска. Скорее бы про погоду начали говорить, что ли. Ну почему каждый раз, когда убивают кого-то из богатых белых районов, наши средства массовой информации встают на уши и разбирают это дело по косточкам неделями, а то и месяцами? Ну убил он жену или не убил, мне-то что?

Тем временем нам показывают зал суда. На первом плане дети доктора, верящие в его невиновность. Пришли в суд поддержать отца. Я себе представить такого не могу: отца судят за убийство матери. Как пережить это? Но они вроде молодцом держатся, особенно средняя дочь и сын. Старшая периодически начинает всхлипывать на плече у своего жениха, но тут же берёт себя в руки. Камера останавливается на средней дочери…

– Это же Бритт! – почти подпрыгивает на диване мой муж.

– Которая у тебя спиннинг* преподавала?

– Да. Боже мой…

Мы бросаем всё, что делали, и впиваемся глазами в телеэкран. Поздно, новости перескакивают на какую-то аварию в центре Бостона.

Услышать от моего мужа выражение восхищения чужой физической формой, тем более чужой силой воли, доводится нечасто. Обычно это относится к чемпионам на экранах телевизора – Лэнсу Армстронгу или Тайгеру Вудсу – к людям, которые ничего больше в жизни не делают, только соревнуются, тренируются да приводят себя в идеальную физическую форму. Поэтому когда он пришёл с очередного класса спиннинга и сказал, что их новая инструкторша – железная леди с феноменальной волей, я решила, что мне мерещится.

Новую инструкторшу звали Бритт. Странное имя какое-то, неженственное. Впрочем, ей оно подходило. Бритт владела собственным бизнесом и работала на полную катушку, с утра до вечера. К тому же она была спортсменкой – настоящей: тренировалась по утрам, вечерам, даже в выходные как сумасшедшая, участвовала в двоеборьях и триатлонах, a заодно бегала марафоны и полумарафоны, выжимала себя так, что падала на финишной черте, а на следующий день приходила в класс и выкладывалась там. Многие преподаватели спиннинга посидят немного сами на велосипеде, а потом ходят между рядами – якобы чтобы мотивировать всех и смотреть «за формой» учеников. Только не Бритт – она от начала и до конца класса сидела в седле, накручивая себе ещё большее сопротивление, чем предписывала всем остальным. Сочетание сопротивления и скорости были такие, что мой муж под конец класса чуть не валился с ног. Если над другими инструкторами он откровенно смеялся и увеличивал нагрузку на тридцать процентов по сравнению с тем, что они предлагали, то с нагрузками Бритт еле справлялся. К ней в класс слабаки не ходили – только настоящие атлеты, да и те тихо растекались лужицей пота по полу после класса. Пробежав полмарафона и заняв пятое место, уже на следующее утро Бритт за сорок пять минут доводила взрослых мужиков в пиковой физической форме до стонов и всхлипов.

– Ты что, ничего не замечал? Её мать убили уже несколько месяцев назад, а она всё это время вела классы как ни в чём не бывало?

– Ты знаешь, да. Я же говорю, она железная. Немного бледнее обычного, губы чуть больше сжаты… Впрочем, они у неё всегда сжаты. Эти лица немецкие и англосаксонские – хрен поймёшь, каменное выражение лица.

– А сейчас как?

– А она ушла. Уже месяц как. Мы очень хотели её вернуть, петицию писали, но руководство клуба ничего сделать не смогло. Теперь-то я знаю, почему она ушла.