Похитители - Уильям Фолкнер

Я хлестнул. От испуга он дернулся, подскочил – и все. Через полшага я справился с ним, еще через шаг он понял, что нам надо: скакать по выгону, по дорожке, и он понесся во весь опор, а я натянул наружный повод, чтобы он шел по кругу, и взял его в шенкеля, пока он еще не совсем опомнился от страха. Но очень быстро все пошло, как было утром: хороший аллюр, полная покорность, запас сил – и при этом такое ощущение, что головой он не желает скакать; так продолжалось до левого поворота, пока он не увидал Неда. И тут снова был точно взрыв: он закусил удила, сошел с круга и помчался напрямик, и я не сразу обрел достаточно равновесия, чтобы здоровой рукой натянуть повод и, преодолевая сопротивление, на полной скорости вернуть, втащить его на дорожку, и все-таки, действуя наружным поводом, я повернул его, и тут он снова увидел Неда и попытался закусить удила, и мне пришлось пустить в ход и порезанную руку, чтобы он снова не сошел с дорожки; мне казалось – прошла вечность, прежде чем Нед сказал:

– Хлестни его и брось прут.

Я так и сделал и отбросил прут назад; опять скачок, но тут я совладал с ним, тут довольно было одной руки, чтобы удержать его на поле, и он опять шел ровным тротом, и таким манером мы прошли противоположную прямую второго круга, и на этот раз я был наготове, когда мы повернули, и он опять увидел Неда, и нам надо было пройти финишную прямую, а Нед стоял ярдах в двадцати за тем местом, где должен был быть финиш, и говорил не громко, но так, чтобы Громобой его слышал, говорил тем же тоном, что в вагоне накануне ночью – и прут мне был бы теперь без пользы, все равно я не успел бы пустить его в ход, даже если бы и не отбросил; до сих пор я думал, что хоть на одном-то горячем скакуне я поездил – на том жеребце-полукровке дядюшки Зака, который вел родословную от Моргана – но ни разу в жизни я не испытал ничего подобного этому рывку, этому порыву вперед, точно до сих пор нас держала веревка, привязанная к деревянному колу, а теперь голос Неда перерезал ее:

– Сюда, сынок, бери.

И вот мы уже стоим, и голова Громобоя по ноздри погружена в Недову ладонь, хотя на этот раз я чую только резкий запах лошадиного пота и вижу только пучок травы, которую жует Громобой.

– Хи-хи-хи! – сказал Нед так тихо и ласково, что и я перешел на шепот.

– Что это? – сказал я. – Что? – Но тут подошел Бун, и уж он не шептал.

– Будь я проклят! Какое ты ему слово сказал?

– Никакое, – сказал Нед. – Просто – ежели, мол, хочет ужинать, пусть идет и ужинает.

Не шептал и Бутч: наглый, самоуверенный, непробиваемый, бесстыдный, безжалостный.

– Так, так, – сказал он. Он не приподнял голову Громобоя, уткнувшегося в Недову ладонь, он ее вздернул, а когда конь попытался снова опустить, сунул ему удила в рот.

– Дайте я сделаю, – скороговоркой сказал Нед. – Что вы ищете?

– Если я сам не слажу с лошадью и мне понадобится помощник, я кликну, – сказал Бутч. – Но не тебя. Тебя пусть в Миссипи зовут. – Он оттянул губу Громобою, осмотрел десны, потом и глаза. – Ты что ж, не знаешь, что нельзя давать лошадям допинг перед скачками? Может, у вас там, в болотах, не слышали про это, так вот, знай.

– У нас в Миссипи тоже есть конские доктора, – сказал Нед. – Позовите любого, пусть скажет, наелся этот конь какого-нибудь зелья или нет.

– Ладно, ладно, – сказал Бутч. – Только почему ты дал ему допинг за день до скачек? Хотел посмотреть, подействует ли?

– Выходит, так, – сказал Нед. – Ежели бы дал, так для этого. Но я не давал. Вы же разбираетесь в лошадях, значит, сами знаете, что не давал.

– Ладно, ладно, – снова сказал Бутч. – В каждом деле свои секреты, я в них не мешаюсь, был бы прок от них. Будет этот мерин скакать и завтра, как сегодня? Не раз, а все три раза?

– Ему довольно и двух, – сказал Нед.

– Неважно, – сказал Бутч. – Два раза. Выиграет?

– Спросите у мистера Буна Хогганбека, что будет, если этот конь не выиграет два раза, – сказал Нед.

– Я у тебя спрашиваю, а не у Красавчика, – сказал Бутч.

– Два раза выиграет, – сказал Нед.

– Ну что ж, – сказал Бутч. – Так-то говоря, если у тебя этого зелья еще только три порции, я тоже больше двух раз не стал бы рисковать. Если он второй раз отстанет – скормишь ему остаток, чтобы добежать до Миссипи.

– Я и сам так подумал, – сказал Нед. – Отведи его в конюшню, – сказал он мне. – Пусть остынет, потом мы его обмоем.

Бутч и тут следил за нами, почти до самого конца. Мы вернулись в конюшню, расседлали Громобоя, Ликург принес ведро и тряпку, и обмыл его, и обтер мешковиной, и только потом поставил в стойло и задал корму, вернее, собрался задать. Потому что Бутч сказал:

– А ну-ка, парень, слетай в дом, принеси кувшин с водой и сахар и поставь на веранду, мы с Красавчиком сварганим себе грогу.

Ликург не сдвинулся с места, пока дядюшка Паршем не сказал:

– Иди, – и он сразу пошел, а за ним и Бун с Бутчем. Дядюшка Паршем стоял в дверях конюшни и смотрел им вслед (то есть вслед Бутчу) – старчески-поджарая, полная драматизма черно-белая фигура: черные брюки, белая рубашка, черное лицо, черная шляпа, под ней белые волосы, и усы, и эспаньолка.

– Начальство, – сказал он. Сказал спокойно, с холодным равнодушным презрением.

– Раз у человека мозгов нет, стоит ему обзавестись бляхой, пусть самой завалящей, она так здорово ударяет ему в башку, что и у других голова кругом идет, – сказал Нед. – Но не бляха главное, а пистолет. Когда этот начальник был маленьким мальчонкой, верно, об одном только и думал – вот бы с пистолетом поцацкаться, только с самого начала знал – как вырастет и заведет себе такую цацку, так ему закон сразу запретит ее в ход пускать. Ну, а теперь-то у него бляха, значит, нечего бояться, что в тюрьму засадят и эту штуку отнимут, и он снова может побыть мальчишкой, хотя уже взрослый дядя. Худо одно, – пистолет так засел в его умишке, что он и подумать не успеет, как прицелится во что-нибудь живое и выстрелит.

Тут вернулся Ликург.

– Они дожидаются тебя, – сказал он мне. – В дрожках.

– Уже вернулись? – спросил я.

– Все время были здесь, – сказал Ликург. – С самого начала. Она все время сидела с тем парнишкой, вас дожидалась. Она говорит, иди к ней.

– Погоди, – сказал Нед. Я остановился: у меня на руке все еще был ездовой носок, и я подумал – он хочет его снять. Но он просто смотрел на меня. – Теперь тебе покоя не будет от людей.

– От каких людей? – спросил я.

– Уже слух прошел. Насчет скачек.

– Кто его распустил?

– А кто всегда слухи распускает? – сказал он. – Для них разносчика не надо, хватит участка в десять миль и пары скаковых лошадей. Откуда, по-твоему, взялся здесь этот начальник? Не унюхал же, как пес, что в четырех пли там в пяти милях белая девушка объявилась? Ну да, я сперва надеялся, а Бун Хогганбек, может, и сейчас надеется, что мы шито-крыто сведем этих лошадей вместе, и устроим скачки, и выиграем или проиграем, а потом я, и ты, и он отправимся то ли домой, то ли куда подальше, чтобы Хозяин Прист не дотянулся. Но теперь уже нет. Теперь люди начнут тебя вопросами донимать. А завтра от них и вовсе отбоя не будет.