Две королевы - Александр Дюма

Король не понимал, зачем Мария Луиза пожелала нарушить их уединение, пригласив дуэнью, которую она обычно стремилась удалить под любым предлогом. К тому же строгий вид и выражение лица королевы удивили его, и король не преминул сказать ей об этом.

— Не препятствуй мне, — ответила королева, — я хочу видеть Терранову и поговорить с ней в твоем присутствии.

Герцогиня вошла с чопорным видом, своими повадками напоминая лицемерную фурию, что свойственно ей было всегда. Она сделала три реверанса королю и королеве и, выпрямившись, стала ждать изъявления их воли. Только ее высокомерный взгляд красноречиво протестовал против этой вынужденной покорности.

— Герцогиня, — заговорила, наконец, Мария Луиза, — я желаю объясниться с вами в присутствии короля, чтобы мы могли правильно понять друг друга и чтобы мои слова не были переданы ему в искаженном виде, не так, как я их произнесла. То, что я намерена сделать — большая дерзость для королевы Испании; в любой другой стране это считалось бы моим правом, здесь же равносильно государственному перевороту. Но как бы то ни было, я приняла решение и не изменю его.

— Жду приказаний вашего величества, — ответила главная камеристка.

— Государь, — продолжила королева, — я ищу правосудия у вашего величества.

— Правосудия, сударыня! И кто же оскорбил вас? Слово короля, этот человек поплатится жизнью за оскорбление!

— Ваше величество, пусть эта женщина, эта шпионка уйдет из моих покоев и никогда ко мне не возвращается, в противном случае Испанию придется покинуть мне; я ни перед чем не остановлюсь, если просьба, с которой я обращаюсь к вам, не будет удовлетворена.

Герцогиня де Терранова сильно побледнела, однако ни слова не произнесла в свою защиту. Это взял на себя король:

— Герцогиня — образец главной камеристки, самая преданная и самая добродетельная из придворных дам!

— Нет, государь, я знаю, что делаю и что говорю. Ваше величество, прислушайтесь ко мне и исполните мою просьбу; забудьте на минуту несправедливый и безрассудный закон этого королевства, помните лишь о законах чести. Я ваша супруга, мой король, я люблю вас, и ничья преданность вам не сравнится с моей; так верьте же мне и не отказывайте в справедливости и возмездии, я молю вас об этом.

Никогда еще подобные речи не касались слуха короля Испании; королева опустилась на колени; она говорила по-французски, отказавшись от смехотворного обращения на «ты», к которому ей невозможно было привыкнуть и которое в минуты подлинного волнения было для нее совершенно неприемлемо. Карл помог ей встать, поцеловал и усадил рядом с собой.

— Говори по-испански и не обращайся со мною как со своим дядей, моя прекрасная Луиза! Я слушаю тебя, я люблю тебя и все, что могу сделать, сделаю. В чем ты обвиняешь герцогиню де Терранова?

— Государь, герцог де Асторга — мой главный мажордом; вы возложили на него эту обязанность, потому что сочли его достойным выполнять ее; я не знала его раньше и не выбирала его; но с тех пор как нахожусь в Мадриде, с тех пор как имела возможность лучше узнать тех, кто меня окружает, я оценила выбор вашего величества: в этом сеньоре я обнаружила достоинства и качества, которые желала видеть в нем; он мой верный слуга, и я отношусь к нему как к другу.

Улыбка, преисполненная ехидства, перекосила рот герцогини; король заметил это и истолковал по-своему.

— И что же? — спросил он повелительным тоном.

— Государь, герцог де Асторга находится в застенках инквизиции; нам с вами надо вызволить его, и если вы король, то пусть вернут его вам.

Карл II лишь махнул рукой, что не предвещало ничего хорошего.

— Мой главный мажордом был арестован и отправлен в тюрьму инквизиции; его будут судить, ему, возможно, вынесут приговор из-за одного незначащего слова, сказанного в моих покоях. Это слово, повторяю, было произнесено в моих покоях в ответ на мою жалобу, в присутствии лишь ближайших слуг и приставленных ко мне придворных дам, и в тот же день о нем стало известно инквизиции. С этого времени я больше не чувствую себя в безопасности: донос, клевета могут коснуться и меня, а этого я не потерплю. Госпожа де Терранова — единственное лицо, которое я могу обвинить, и я ее обвиняю; в то время в моей комнате находились лишь две или три юные девушки, в которых я уверена: они не предали бы меня, тогда как ненависть главной камеристки к моему народу, ко всему, что я люблю, мне хорошо известна; именно герцогиня обесчестила мой дом своей низостью, поэтому я изгоняю ее с позволения вашего величества.

Королева говорила по-испански; она заставила себя сделать это, чтобы ее поняла герцогиня, хотя ей было очень трудно ясно выражать свои мысли на этом языке. Терранова не шелохнулась, ничем не выдала даже малейшего волнения; когда королева закончила свою речь, она обернулась к королю.

— Какова будет воля вашего величества? — спросила она.

Впервые в своей жизни король оказался вынужден самостоятельно принимать трудное решение, причем немедленно. Как все слабохарактерные люди, он растерялся и пробормотал что-то невнятное. Горя нетерпением, королева прервала его и задала прямой вопрос:

— Позволяет ли мне ваше величество изгнать мою главную камеристку?

— Гм! Это очень серьезно… Надо подумать, взвесить… Мы посоветуемся с моей матушкой, она решит.

— Разве вы не повелитель?

— Разумеется, повелитель, кто в этом сомневается?

— Вы сами, как мне кажется.

— Я не сомневаюсь, я знаю, что могу поступать так, как хочу… Но ты слишком нетерпелива, судишь сурово… Герцогиня неспособна…

— Шпионка! Доносчица! Самое презренное существо на свете!

— Опять твои французские фантазии! Здесь все иначе; религия предписывает нам рассказывать все, докладывать обо всем; мы были бы грешны, если бы проявляли мягкость и снисходительность.

— Римско-католическая религия одинакова для всех, она одна. То, что обязательно должно исполняться в Испании, не может быть принято вне ее. Бог велит нам любить друг друга и помогать друг другу. Вы здесь клевещете на Бога!

— Замолчи, несчастное дитя! Ты не знаешь, что даже я был бы достоин осуждения, если бы пренебрегал установлениями святой инквизиции, даже я обязан сообщать о том, что слышал, если эти речи направлены против Церкви и религиозных заповедей.

— О! Не говори так, я буду дрожать в твоем присутствии, не осмелюсь взглянуть тебе в глаза и буду презирать тебя, Карл.

Герцогиня красноречивым жестом выразила нечто похожее на почтительное возмущение.

— Надо извинить ее, герцогиня, слышишь меня? — снисходительно заметил король. — Королеву воспитывали не так, как нас: она повторяет то, что ей внушили, и заслуживает жалости, а не осуждения.

Сострадательный тон короля, стремление оправдаться перед той, что находилась у нее в услужении, привели королеву в отчаяние, и она покраснела до корней волос: