Цыганочка с выходом - Светлана Борминская

Я подняла глаза и в темноте сказала:

— Здравствуй, Таня.

Она сказала:

— Привет, Наташ.

Мы развернулись и пошли — она к лифту, держа сверток с дочкой, а я вздохнула и свернула к 34 квартире, за которой дружно лаяли собаки.

И, словно каким-то магнитом, нас повернуло друг к другу.

— Где ты была?!— спросила я.

— У меня муж умер, — сказала Таня.

— А мой сидит… ну, ты знаешь, — стараясь говорить не очень громко, сказала я.

— Пойдем ко мне, — придерживая ногой лифт, попросила она. — Я боюсь туда входить. Мать осталась в Красноуральске, оформляет все. А я не знаю, как буду жить, а ты?

— А я знаю, — как автомат, сказала я, твердо зная, что пока жива — не пропаду. Я вся в бабушку — „Наташка, — говорила моя ба, — меня гонят, а я снова туда лезу!“ Вот и я такая… Такие — мы!

— Правда? — с надеждой спросила Таня.

— Ага, Тань,— сказала я. — На работу устроюсь, вот только Глафиру не с кем оставить…

— Ой, оставь у меня, — быстро предложила она. — С бабкой, конечно, не оставишь — ребеночек… И сама оставайся у меня…

— Я тебя не отпущу, — сказала Анна Львовна и, не мигая, посмотрела на меня слезящимися глазами. — Я скучала по тебе.

И я не смогла уйти.

— Анна Львовна, зачем вы держите собак, у вас такая маленькая пенсия? — глядя на то, как Анна Львовна экономит буквально на всем, чтобы прожить месяц до пенсии, взяла и спросила.

— Наташ, зачем ты родила ребенка? — вопросом на вопрос отвечает Анна Львовна, и глаза ее смеются.

— Так… само собой, — оглянувшись на пускающую пузырики Глафиру Дмитриевну, пожимаю плечами я.

— Ну и они сами собой появились, — глядя на черную, белую и рыжую собак, которые внимали с балкона, что говорит их Анна Львовна. — Конечно, если бы у меня были дети, разве нужны мне были собаки?

— А почему у вас нет детей? — тоном прокурора задаю я самый дурацкий вопрос бездетной старой женщине.

Анна Львовна кокетливо поднимает тоненькую бровь:

— Фигурку боялась испортить, — и хихикает.

— Ага, — теряюсь я в догадках. Моя фигура после родов не округлилась, а скорее высохла.

С Димой я так и не смогла увидеться. И еще — у меня нет даже лишней копейки на адвоката. На его работу в фармацевтическую фирму я звонила, и ездила, мне отдали деньги, которые он не успел получить, — 250 долларов. И нам стало, на что жить. Пока.

БУДНИ

Пес ходил и слушал, ходил и слушал, сопоставлял, запоминал многое и забывал, уходил спать на улицу, возвращался и снова ходил, прижимая уши и слушая — о чем говорят жители подъезда.

2 этаж, кв. 37:

Мама-ведьма 77 лет и сын-холостяк в коротких штанах — 50 лет,

фамилия — Проточные.

— Я тебе кеды купила! — раздалось из-под двери.

— Где? — придушенно, но заинтересованно спросил слабый мужской голос.

— Вон, в коробке! — рявкнула ведьма.

— А почему… кккккрасные! — через минуту обиженно выкрикнул раненым воробьем сын.

— Меряй! — басом ухнула мать.

Пес погрустнел и отошел.

„Сходить выпить?“ — по-мужски подумал он, потом вспомнил, что он — лабрадор!

И не пьет.

Да.

ЗАБВЕНИЕ или ПОТОП по Бархатову

Бархатов целый день не вставал с постели, стучал ногой, сморкался, спал, дремал, дотошно листал „Плейбой“ 81 года.

Мешок с деньгами, который он экспроприировал у Альбины Яроцкой, лежал у него на животе — подставкой для „Плейбоя“ — вместо закладок на самых интересных страницах торчали доллары.

— Хорошо торчат!.. А не сходить ли мне прошвырнуться? — лязгающим фальцетом спросил он куколку с разворота, на которой вместо бикини были намазаны сливки с кое-где воткнутой малиной.

— Да? — сварливо переспросил он сам себя. — Пойду, мусор выкину!..

Обычно люди выносят мусор в двух направлениях, либо к мусоропроводу, если он не забит неряхами-соседями, либо — на помойку за котельной.

Бархатов, будучи калекой, спускал все свои отходы в унитаз. Чем нередко создавал невозможные по аварийности ситуации — затопляя три нижние этажа и сам частенько сидел по уши в говне (извините, пожалуйста).

Эти старики — такие упрямцы! Особенно мужчины. Сами знаете… Конечно, Бархатов мог, если бы захотел, доехать на своей „инвалидке“ до двери и кинуть мусор на лестницу, и уборщица подобрала бы его, чертыхаясь. Но — он был зол на весь мир, как многие дряхлые мумии, доживающие остатки отпущенных им дней, ненавидя все живое и сочное на этой веселой планете полной радости и любви.

— Я им устрою!..— пускал пузыри бывший прокурор.

И снова, как и в прошлые 183 раза устроил потоп. Кожура от бананов и картофельные очистки образовали такую гремучую смесь, что три этажа под бывшим прокурором буквально плавали в отходах жизнедеятельности пяти верхних этажей. Из унитазов хлестало и булькало, а бывший прокурор сидел в своей коляске и икал. То, что паркет его квартиры тоже был по щиколотку залит вонючей жижей — ему было — не привыкать.

— Мелочевка какая!.. — хмыкал про себя бывший прокурор, наблюдая небывалый ажиотаж в своем малонаселенном жилище. Конечно, его ругали, обзывали „старым пнем“, „прокурорской вонючкой“ и даже „Берией“.

„К чему это они?..“ — думал Бархатов, когда более сердобольные, начисто мыли ему пол, посуду на кухне и вытирали липкие столы.

— В кладовку не ходите! Там… крыса живет! — кричал Бархатов двум женщинам, намывавшим ему полы после этого недавнего потопа.

— Кошечку принесть? — участливо куксилась тетя Варя, подъездная уборщица, глядя на немощного инвалида…

— Не надо, не надо, — урчал старик. — Пусть живет, она не страшная.

В кладовке-то у него вместо крысы по бутылкам была разлита та самая взрывчатка из нитроглицерина и красной ртути, которую он-таки приготовил, решив умереть не в одиночестве, как все христиане, а взлететь в рай вместе с подъездом. Умереть с грохотом!

„Крыса-а-а…“ — хихикал про себя старый прокурор.

Слесарь Генрих Чигиринский прочищал в это время унитаз и ругал „деда“ нехорошими словами, которые здесь привести никак нельзя, ведь это могут прочитать дети…

Уходя, Чигиринский посмотрел на инвалида Бархатова долгим взглядом, и пожелал ему ада еще на земле. Вслух, правда, ничего такого не сказал, из того…

— Капитон Кузьмич, эх… Капитон Кузьмич, — сплюнул Чигиринский, глядя на притихшего Бархатова и, будучи в отличие от бывшего прокурора христианином, схватил три мешка с бархатовским мусором в одну руку, шесть — в другую, все девять мешков, которые стояли у дверей.