Разбой в крови у нас - Сергей Зверев

В крохотной каморке, которая досталась путникам, был один матрас, и Григорий к нему даже не прикоснулся, предпочтя грязный деревянный пол. Теперь Захар понимал почему – именно в матрасе жили эти мелкие кусачие паразиты.

Из-за всех неудобств проснулся ямщик в самую рань – солнце только еще показалось на небе, а в каморке было сумрачно и неприятно холодно. Захар сел на матрасе, глядя в грязное стекло, за которым было почти не различить улицу.

Кто бы мог подумать, что после всего пережитого на пароходе и после, на берегу, Захара так будет мучить безысходность здесь, в большом богатом городе. После обещанного купцом легкого богатства оказаться в самом дешевом ночлежном доме и без копейки в кармане!

Почему-то именно сейчас молодой человек отчетливо осознал, насколько одинок. Ни надежной родни, ни старых друзей у него здесь не было. Захар покосился на своего спутника. Тот спал, подложив под голову локоть правой и кулак левой руки, с самым невинным выражением лица. Что ему?

У него есть дом где-то в Тобольской губернии. Там остались жена и дети, которые обрадуются его возвращению, когда бы оно ни произошло. У него есть место, где всегда рады и готовы принять…

– Что тоскуешь, милой? – неожиданно открыл глаза Григорий.

– Вот уйдешь ты дальше на Киев – я совсем один останусь… – неожиданно тихо и беспомощно ответил Захар.

– Наладится жизнь твоя, верно говорю, – поднимаясь и усаживаясь, заявил паломник.

– Тебе легко говорить! Тебе обратный путь в родной дом. А у меня и нет его!

– Ну, в родном доме не все мед да пряник, – покачал головой Григорий так, что темные пряди упали на лицо, скрыв на время чересчур ясные глаза. – Каждый раз, как ухожу, Прасковья моя молчит, как рыба, да слепому видно, что сказать хочет…

Захар заинтересовался, отвлекаясь от собственных мыслей:

– А не боишься ее одну-то оставлять? Мой-то папаша говаривал, что бабы только и ждут, как бы муж за порог вышел. Не думаешь, что обманет, хоть бы в отместку?

– А что тут бояться? – удивился паломник, откидывая со лба волосы. – Измены-то много раньше в мыслях происходят, а потом уже плотью. А мысли-то как утаишь? Плотская измена мало что значит, а главное, чтобы мысли чисты оставались.

Не успел Захар толком обдумать это странное заявление, как дверь без стука распахнулась. На пороге оказалась хозяйка ночлежного дома в сопровождении квартального надзирателя. Тот окинул сидящих мужиков презрительным взглядом и устало спросил:

– Вы и есть Захар Радайкин и Григорий Распутин?

– Они самые, милой, – в своей обычной манере охотно ответил паломник. Захар испугался, что чиновник решит, будто над ним насмехаются, и бросил на спутника предостерегающий взгляд.

– Ну, и слава богу, – неожиданно обрадовался квартальный. – Полночи вас разыскивал – начальство покоя не дает!

Отпустив хозяйку ночлежки восвояси, чиновник вновь обратился к мужикам:

– Вчера наш полицмейстер отправил телеграмму госпожам Башмаковым, в которой сообщил им о вашем благополучном прибытии в Казань. Такова была их личная просьба. Сегодня рано утром пришел от них ответ, что вас ждут в деревне Дмитровке в Свияжском уезде. Там барыни отдыхать изволили. И вещи ваши там же.

От такого неожиданного известия Захар расплылся в улыбке и, даже вскочив, принялся пожимать руку принесшему хорошую новость квартальному.

– Вот так-так! Теперь-то уж не боишься им на глаза показываться? – блеснул глазами Григорий.

– Теперь нет, – снова улыбнулся в ответ Захар. – Зайдем перед отъездом к Василию Игнатьевичу, попрощаемся и в путь!

Путники покинули ночлежный двор почти сразу. Оглянувшись при свете дня на длинное деревянное здание, ямщик заметил огромную надпись, тянувшуюся вдоль всего фасада. Эта надпись гласила: «Песен не петь! Вести себя тихо!» Перед входом, как раз под этой надписью, толпились постоянные жильцы заведения и во весь голос выясняли отношения друг с другом.

В постоялый двор, где остановился Василий Игнатьевич, на все той же улице Проломной, путников не пустили, но один из служителей согласился передать приказчику, что к нему пожаловали гости. Ответ последовал почти мгновенно.

Бывший приказчик купца Кузнецова сбежал вниз по ступеням и кинулся к Захару с распростертыми объятиями.

Лысина Василия Игнатьевича поблескивала от пота, а короткая бородка была возмутительно небрежна и растрепана.

– Дорогой Захар, как я рад видеть вас и вашего товарища! – воскликнул он. – Я и сам хотел вас разыскивать. Но не мог придумать, с чего начать… Пойдемте ко мне в номер, я вам все объясню. Эй, там! Чаю мне в номер и пряников!

Путники переглянулись и последовали за взволнованным приказчиком наверх.

Комната, в которой Василий Игнатьевич усадил своих гостей, была неплоха, но вокруг наличествовал полный беспорядок, который, впрочем, скоро объяснился.

Смысл эмоциональной болтовни Василия Игнатьевича сводился к тому, что хитрая цыганка, которую ему вчера сосватал метрдотель ресторана, ушла от него не с пустыми руками. Кроме положенной и обговоренной платы, она захватила еще и оба красивых и дорогих ларца, стоявших в спальне приказчика на видном месте. Унесла она их вместе со сложенными внутри дорогими тканями и, разумеется, вместе со старинной иконой.

Василий Игнатьевич уже заявил о пропаже в полицию, но они почти уверены, что, даже если и разоблачат виновницу, вещей уже не найдут. Обращение к метрдотелю и его цыганскому хору ничего не дало. Они утверждали, что воровка была здесь в гостях и не принадлежит ни к одной из цыганских семей Казани. Сами же цыгане оправдывались тем, что приютили ее как соплеменницу, но знать не знают, куда она скрылась. Таким образом, достояние купца Кузнецова сгинуло в неизвестном направлении.

– Цыганка могла прибрать к рукам только ткани… – принялся рассуждать Захар. – Для нее это просто мелкая кража, да и полиция не будет ради пары кусков парчи стараться. Ларцы воровка могла просто выбросить, они тяжелые и заметные. Нужно еще раз навестить эту певицу. Есть у вас ее адрес?

Василий Игнатьевич снова запричитал, на этот раз радостно, и кинулся записывать адрес на листке из блокнота.

* * *

Захар так спешил к цыганке, что чуть не позабыл выяснить у приказчика ее имя. Оказалось, что она, как и многие ее соплеменники, приняла при рождении русское имя, которым пользовалась на людях. Для всех ее звали Мариной Ивановной, но в семейном кругу ее называли цыганским именем, которое не было известно иноплеменникам. Так поступали многие цыгане во избежание трудностей с произношением непривычных русских имен.

Дом, который снимало цыганское семейство, располагался в одной из самых бедных частей города – Ямской слободе. На одной из улиц слободы жило сразу несколько цыганских семейств, и путникам сразу же указали верное направление. У распахнутой двери простого деревянного дома скучал лохматый подросток, развлекавшийся тем, что метал нож в стену.