Партер и карцер. Воспоминания офицера и театрала - Денис Лешков

Первое, чем я был удивлен по выходе с Пятигорского вокзала, это извозчики. Здесь они именуются «фаэтоны» и прозвище «извозчик» почитают чуть ли не оскорблением. Фаэтоны все пароконные, 4-местные, на резиновых шинах и обиты красным бархатом! За подобную штуку в Питере пришлось бы платить по 5 рублей за час, а здесь 20 копеек любой конец по городу, весьма немаленькому, состоящему сплошь из крутых подъемов и спусков. Итак, я водрузился на фаэтон и благополучно прибыл в гостиницу «Юца», что на Теплосерной улице. Пообедав затем в ресторане «Кавказ», я отправился обозревать «дикие горные ущелья и аулы, ютящиеся, как орлы, под облаками», но, само собой, ничего подобного не нашел и, вернувшись домой, улегся спать; а на другой день, подсчитав свои ресурсы и убедившись, что обладаю капиталом в 2 рубля 70 копеек, отправился на телеграф и вопиял тако: «Вышлите немедленно 50». Отправившись в тот же день в Колонию Красного Креста, я представил прошение и документы и по соблюдении неизбежных формальностей был принят. Получив на следующий день перевод, я расплатился в гостинице и, уплатив 35 рублей в колонию, переехал туда. Колония эта оказалась прекраснейшим учреждением. Это нечто вроде целого имения, стоящего на живописнейшем склоне Машука и состоящего из нескольких дач, построенных наподобие гостиниц.

За 35 рублей в месяц я получаю прекрасную светлую комнату с комфортабельнейшей кроватью, услуги человека, билет для бесплатного посещения всех парков, читален, курзалов, пользование врача-специалиста, лечение, ванны, чай, молоко, обед в 3 блюда, горячий ужин и 6-местный фаэтон для поездки в ванны! Словом, чего хочешь, того просишь. И все это в самых широких пределах, без каких бы то ни было ограничений. В самой колонии прекрасный цветочный и фруктовый сад, библиотека и т. д.

Со следующего дня я начал самую регулярную и правильную жизнь: вставал в 7 часов, пил молоко, садился на линейку, ехал в цветник, принимал ванну, гулял около часа, прочитывая газету под звуки музыки симфонического оркестра под управлением Келлера, в 1 час обедал, немножко спал, принимал массаж, опять гулял. Вечером слушал музыку или был в театре, ужинал или читал часа два и писал письма и около 11–12 ложился спать. Недели через две мне подобная жизнь с непривычки начинала сильно наскучивать. Главным образом я скучал от отсутствия компании и одиночества. Тщетно я рыскал и искал кого-либо из знакомых петербуржцев, никого не находил, а если и попадались, то или малоинтересные для меня люди, или почти что незнакомые. Однажды, возвращаясь из ванны и мрачно шествуя по главной аллее цветника, я несказанно был обрадован встречей с артистом Импер балетной труппы Г. П. Богдановым, который, как оказалось, явился, окончив артистическое турне с частью труппы, сюда на службу при оперной труппе и для дирижирования танцами на балах. Мы моментально поехали в кафе «Провал» и незаметно провели время за бутылкой кахетинского и милой беседой о столь близких и дорогих для меня делах и новостях в балете. С этого дня вплоть до отъезда мы ежедневно встречались, постоянно вместе торчали на вечерах, концертах и балах, на всех группах и прослыли за «двух Аяксов»[67].

Вскоре появилась здесь (в Железноводске) из знакомых еще С. И. Калиновская, некоторые из балетоманов Мариинского театра, и жизнь моя окрасилась некоторым разнообразием, но все же я продолжал бы до конца пребывания здесь вести полурастительную жизнь, да и Кавказ не оставил бы и сотой доли тех впечатлений и воспоминаний, если бы у меня не произошел здесь крупный роман, который чуть-чуть не перевернул всю мою жизнь вверх тормашками…

Увлечений амурного свойства у меня было довольно много, о чем нетрудно судить и по этим запискам, в которые я не включил еще десятки мимолетных увлечений, продолжавшихся по 1–2 месяца. Но, разбираясь сам в себе, в своем характере, привычках, наклонностях и установившихся взглядах на жизнь, я всегда наталкивался на весьма странное и оригинальное несоответствие дел с убеждением. Дело в том, что, «что есть любовь», я уяснил себе еще на 14-м году своей жизни. Всякому известно, что самая развращающая среда — это среда товарищей в закрытом учебном заведении, но я могу еще добавить, что особенно ярко это выделяется в закрытых военно-учебных заведениях. А потому нечего удивляться, что по окончании корпуса я кроме среднего образования в науках вынес еще «высшее» образование в смысле знания (как в теории, так и на практике) пьянства, кутежей и самого крайнего разврата во всех его видах и разновидностях. В последних двух классах корпуса культивированье этой стороны жизни доходило до того, что были категории кадет, среди которых считалось особым шиком иметь какую-либо из легких венерических болезней. Обладатель таковой окружался даже каким-то ореолом и относился к здоровым товарищам с особенно циничным превосходством, как пожилой и опытный человек к глупым щенкам!.. Положительно дело доходило до зависти. К счастью, я к этой категории еще не принадлежал. Начальство, понятно, смотрело иначе, но тоже довольно оригинально: за наличие венерической болезни сбавлялось 2 балла за поведение и лишали отпуска на месяц, причем расследование и изыскание причин подобных фактов происходило в классе в присутствии всех кадет, где обвиняемый должен был рассказывать офицеру-воспитателю все подробности случая, при котором судьба его так щедро наградила… В училище дело было поставлено более нормально, то есть взысканий абсолютно никаких не накладывали, а даже освобождали от строевых занятий и довольно сносно лечили в специально отведенном для этого «нижнем лазарете», и лишь время от времени начальник училища приходил в столовую во время обеда, когда все училище в сборе, и просил г-д юнкеров «потише проводить отпускные дни, ибо „нижний лазарет“ в течение круглого года переполнен до невозможности!..» В училище, таким образом, разврат царствовал еще шире и принимал уже методическую окраску. Явилась даже компания юнкеров, которая почти что с ведома начальства устроила «адресную книгу безопасных проституток». Книга находилась у швейцара училища, и в ней к услугам юнкеров были адреса «этих дам» с пометками национальности, масти, фигуры и гонорара! Были среди юнкеров и экземпляры, не прибегавшие к «книге» ввиду того, что имели постоянных содержанок, а некоторые даже и целую семью в виде гражданской жены и детей… Из числа излюбленных книг среди юнкеров ходили из рук в руки целые массы плодов «гигиенической литературы», научных брошюр и романов, освещавших самые разнообразные виды половой жизни от римских императоров и до наших дней. Само собой, что все это в сумме давало солидную опытность этой стороны жизни и вместе с тем годами развивало в молодых людях узкий и строго определенный взгляд на женщин вообще и на функции их жизни и отношения к мужчине.

Странность же во мне самом, о которой я выше говорил, заключается в том, что, несмотря на всю развращенность и таковой же узкий взгляд на подавляющее большинство женщин, почти все мои увлечения имели как раз противуположный вид. Как это ни странно, но я постоянно как бы имел два различных влечения к женщинам, и определить, которое из них более действительно, несмотря на самый добросовестный самоанализ, — не мог и не могу. Таким образом, приходится вопреки собственному убеждению разделять любовь на физическую и платоническую. С некоторых пор вопрос этот о взаимном отношении и связи этих двух как бы разнородных чувств стал для меня доминирующим в сфере моей повседневной мозговой работы. Я старался поймать в себе какую-либо связь или общность в этих двух чувствах и положительно не мог!