Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 2 - Борис Носик

Итак, Диана де Пуатье. Женщина-миф и творец мифов, родоначальница целой мифологии фаворитизма, небескорыстная земная женщина, с таким жестоким и несомненным талантом игравшая роль неземного существа, богини, луны, отражавшей свет королевского солнца, сошедшей с неба богини Артемиды-Дианы, чтобы изгонять зло повсюду и наставлять монарха, а проще говоря, средних лет женщина, заморочившая голову одному юному дофину (позднее ставшему королем) и целым поколениям стихотворцев и одописцев (чаще всего не совсем бескорыстных)…

Конечно же, она проявила бездну выдумки и ловкости. Конечно же, она была мифоманка и актриса. Но она сумела завоевать своего главного зрителя, своего поклонника и раба, и его окружение, и, можно сказать, целую Францию – поразительная история!

В ДОЛИНЕ РЕКИ ЮР СТОИТ ОДИН ИЗ ЗНАМЕНИТЕЙШИХ ЗАМКОВ – ЗАМОК АНЕ, ПОСТРОЕННЫЙ ДЕЛОРМОМ

А начиналось все почти тривиально. Пятнадцати лет от роду ее выдали замуж за сенешаля Нормандии Луи де Брезе, который был намного ее старше, и уже в 1531 году он, как человек, не лишенный совести и чувства меры, оставил ее вдовой, и она, вполне еще моложавая (ее долговечную моложавость нынешние авторы объясняют холодными ваннами и диетой, то-то удивились бы Джейн Фонда или мастера эстетической хирургии столь сокрушительным успехам столь простых рецептов), вела пристойно-малозаметную жизнь фрейлины королевы Элеоноры Австрийской, второй жены короля Франциска I, рядом с которой блистала зазывною красой и свежестью возлюбленная короля герцогиня Этампская. В 1538 году Диана была замечена мрачноватым юношей-наследником, будущим Генрихом II, и тут началась ее новая, главная роль. Она играла небесную даму из трубадурской поэзии, чистую, девственную богиню-охотницу, во всем противостоящую распутной Венере, приближенной к королю и уже оттого неприятной сыну-наследнику, мечтавшему о возвышенной, платонической любви. Эту любовь он получил в избытке. Она была старше его на двадцать лет. Еще со времен погребения почтенного сенешаля искусница Диана носила лишь черное и белое – цвета траура (даже поводки собак на охоте и поводья лошадей, даже обрамления дымоходов на крыше замка сочетали эти два цвета). Теперь уж ее фантазии не было удержу. Одописцы, близкие к дофину, воспевали предстоящее явление нравственной Дианы на смену распутной Венере, грядущее блаженство народов. Эта Венера-фаворитка, эта герцогиня Этампская прогнала со двора их друга коннетабля Монморанси – вообще, все в мире беды шли от нее. Ее чувственности поэты противопоставляли платоническую, чистую любовь иной женщины. Нет, конечно, все девять лет ожидания торжества дофина не могли пройти в одних только платонических воздыханиях, но молва была именно такова. К счастью, для измученных любознательностью историков остались стихи Дианы о том, как в великолепном Экуане, в замке их друга Монморанси

В общем, случилось и такое тоже, и то сказать, даме уже подходило к пятидесяти, да и давно женатый на Екатерине Медичи дофин созрел для более ощутимых, чем вздохи, знаков женского внимания. Однако неземной паре удавалось на людях разыгрывать все тот же спектакль платонической дружбы и обманывать даже таких прожженных мошенников и шпионов, как, скажем, венецианский посол, который романтически сообщал своему начальству на брега лагуны:

«Принцу двадцать восемь лет… И он нисколько не интересуется женщинами, жены ему хватает: для бесед состоит при нем вдова сенешаля Нормандии, которой уже сорок восемь. Он проявляет по отношению к ней искреннюю нежность; но, как полагают, между ними нет никакого сладострастия, это скорее отношения сына и матери; передают, что эта дама учит его, исправляет его ошибки, дает ему советы, побуждая к достойным поступкам; и роль свою она играет, на удивленье, успешно».

Ах, как печальна роль потомков, которым достается так много старых бумаг, откровений, разоблачений. Жили бы в райском мире венецианского посла. Или даже в еще более возвышенном: иные говорили в ту пору, что законная жена Генриха II научилась, благодаря стараниям Дианы, кое-каким успешным приемам в умножении сексуальных радостей супруга…

Ах, мифы великая вещь, ведь еще и через сотни лет после смерти Дианы поэты все обыгрывали вечно привлекательную для них тему ее девственности (думаю, она и подсказала ее сама своевременно, то есть при жизни). Рассказывали, что однажды отцу Дианы, замешанному в заговоре, грозила смерть и жертвенная дочь отдалась королю, спасая жизнь отца. Так рассказывает Брантом. Романтическому Гюго эта байка Брантома показалась недостаточно трогательной, и он даже сделал жертвенную дочь в этой акции девственницей, – тоже красиво, кто понимает (читай «Король забавляется»). Если верить Брантому, спасенный отец весело воскликнул: «Да хранит Господь добрые ляжки моей доченьки, которые меня так славно уберегли». Романтический Гюго, и сам влюбленный в некогда кем-то лишенную девства страдалицу-актрису, предпочел забыть, что «добрые ляжки» девы Дианы еще и до этого сомнительного испытания довольно долго пользовал старый опытный сенешаль (который, кстати, сам и выручил нашкодившего папеньку), так что ни о какой девственности просто не могло быть речи. Впрочем, комментарии тут излишни, ибо историй об утраченной девственности наслушался, вероятно, за свою жизнь не один современный мужчина – по их убедительности и можно определить дарованье актрисы.

Долгие годы Диана сгущала атмосферу божественного мифа и вербовала сторонников среди всех врагов фаворитки старого короля (которая была, кстати, на десять лет моложе ее самой). Так что к моменту смерти Франциска I, к 1547 году, все было готово для захвата власти. Ни одна из бесчисленных королевских фавориток во Франции, пожалуй, не пользовалась такой полнотой власти и во внутренних делах страны, и в ее дипломатических сношениях, как божественная Диана. Сам Ватикан состоял в прямых эпистолярных сношениях с королевской любовницей (в обход и короля, и королевы), поощряя ее пыл в борьбе со злодеями-гугенотами и называя фаворитку «возлюбленной дочерью церкви». Для борьбы со злодеями у Дианы были свои, конечно, прикрытые разнообразными благочестивыми фразами, вполне веские причины. Земли, конфискованные у злодеев-гугенотов, она присоединяла к своим наделам (алчность же ее была ненасытима). Не забывая и о добродетели семейной жизни короля, она, если верить ей самой (впрочем, так же поступали и последующие фаворитки, радевшие о сохранении стабильности своего положения), побуждала короля зачать наследника с законной женой, ибо ее собственный возраст вряд ли благоприятствовал деторождению, несмотря на то что она еще и после трагической гибели вполне нестарого короля (в 1559 году, когда ей было уже шестьдесят лет), как свидетельствуют, оставалась такой же свежей и моложавой, так же мчалась по лесам, преследуя зверя (очень здоровый спорт!). Она и умерла шестидесяти семи лет от роду, упав с лошади на охоте. И видевший ее лишь за несколько месяцев до смерти Брантом писал, что «она была все еще так же прекрасна лицом, так же свежа и так же мила, какой была в тридцать; и так же была любима, и так же ей повиновался один из великих монархов мира. И могу по чести сказать, не останавливаясь более на красе, что когда дама так любима великим королем, значит, есть в ней то совершенство, которое делает ее столь любимой; и красоты ей отпущено столько, сколько дано бывает полубогам». Внимательные наблюдатели отметили здесь уже весь язык сакрализации и весь набор аллегорий, который должен был создать этот полуязыческий миф, ибо, сакрализуя любовницу короля, поэт возводит самого его в сан героя. Звезды и планеты на этом небосклоне апологетики становятся все крупнее, и образ «короля-солнца» уже вторгается в этот род поэзии еще во времена Карла V (сакральная эта символика обогащается до полного перевоплощения смертного в раскаленную планету во времена Людовика XIV).