Мене, текел, фарес.... - Олеся Николаева

Вот потому он и хранилполное благодушие, которое, казалось, окружало его, как облако, распространяявокруг себя почти осязательные волны умиротворения. Так что вскореновоначальные послушники — его соседи по общей келье, затаив дыхание, слушалирассказы о его суровой жизни в униатском монастыре и особенно о егопаломничествах на Святую Гору. Радость его омрачало только то, что наместник неставил его служить, словно не доверял его священству...

И вот однажды, когдаГабриэль в шапочке из газеты и в синем бумазейном халате, натянутом наподрясник, малярил под мостиком, ведущим в наместничьи покои, в монастырьприехала делегация французов. Собственно, она приехала не в монастырь, а вместную воинскую часть и представляла собой некую важную международнуюкомиссию, ни много ни мало из НАТО, а уж наши военные шишки и повели этихзнатных иностранцев в Свято-Троицкую обитель: а какие еще есть в Троицкедостопримечательности, кроме знаменитых пещер и храмов?

Принимал их самнаместник — такие большие военные начальники пожаловали. И вот угораздило ихостановиться на мостике, аккурат над тем местом, где трудился в поте лицасвоего смиренный иеромонах. Но проблема была в том, что переводчица наканунепотравилась от щедрых возлияний, которые происходили в воинской части, и теперьона вела себя не совсем адекватно, то хватаясь за поясницу, то за лоб, то заживот, и казалось, совсем плохо понимала не только по-французски, но ипо-русски.

— А что, кажется, у вассвященникам разрешается жениться? — спросил наместника один из французов.

— Да, — сама отвечалапереводчица, как в тумане, словно забыв, что ей надо переводить.

— А где же жены? —удивился француз.

— Священницы? А кто ихзнает, наверное, сидят себе по комнатам и шьют. — И она махнула рукой в сторонукорпуса.

— Шьют? — удивилсяфранцуз. — А что именно?

Вся группа уже синтересом прислушивалась к их разговорам.

— Да кто что. Что хотят,то и шьют. А что им еще остается делать? Гулять же им здесь запрещено... Никтоих никогда здесь не видит.

— Так они что — держатсвоих жен в тайне?

— Полнейшей! — отрезалаона, поняв, что завралась и борясь с приступом тошноты.

Наместник стоял рядом сней и кивал, делая вид, что он тоже участвует в беседе, что он тоже в курсе...

И тут из-под мостикараздался голос, который на чистейшем французском языке произнес:

— Это монастырь, и здесьнет никаких жен. Эта женщина явно шутит.

Французы в изумленииперегнулись через перила и увидели какого-то мизерабельного, измазанногокраской бородача с газетой на голове.

— Кто вы? — закричалифранцузы. — У вас великолепный французский выговор, где вы научились такговорить?

Вытащили его из-подмостика, окружили, закидали вопросами и были просто потрясены. Ибо слово заслово выяснилось, что их самый главный француз, руководитель комиссии, былучеником родного брата нашего Габриэля — почтенного французского генералаГастона Делакруа.

— Я так почитаю моегоучителя! — объяснял всем самый главный француз. — Но вы, как вы сюда попали ичто здесь делаете? И почему у вас такой плачевный вид?

Габриэль, кроткоулыбаясь, сказал несколько слов. Про Иерусалим, про Афон, про русскогоПатриарха.

То и дело раздавалосьэто:

— О! О!

А наместник, которогоэти басурмане оттеснили, стремясь как можно ближе протиснуться к Габриэлю,стоял на отшибе с военными шишками и делал свирепое лицо. Словно что-топочувствовав, его смиренный чернец вдруг спохватился, сказал:

— Ну, передавайте приветмоему брату, Франции, а я пошел работать...

Но французы не хотелиего отпускать, они наперебой стали упрашивать переводчицу передать и военнымшишкам, и наместнику их просьбу, чтобы этот симпатичный их соотечественник,родной брат славного французского генерала, русский монах пообедал вместе сними. И наместник вынужден был позвать Габриэля в наместничьи покои на трапезу.

А тем же вечером, кактолько монастырь покинул последний из натовских басурман, игумен Платон вызвалк себе Габриэля, объявил ему, что раз у монастыря от него «нет капэдэ», топусть он «чешет на приход». Хотя Габриэль и уловил общий смысл — ну, что ондолжен уезжать куда-то из монастыря, но все же кое-что оставалось емусовершенно непонятным: вернувшись в келью, тщетно в отчаянии искал он этотаинственное «капэдэ» в словаре, неясным также оставался вопрос и о том, чтоименно он должен «чесать».

Получил он назначение всельцо со смешным названием Мымрики. Даже ландшафт вокруг Мымриков изменял себе— ни широкошумных дубрав, ни огромных красноватых сосен, ни озер и холмов, накоторые так щедра прекраснейшая собой епархия: повсюду угрюмые тянулись поля,медленно перетекая в тяжелые низкие небеса, и лишь кое-где шустрил мелкийнепроходимый кустарник, сам этакий мымрик. И черные унылые хаты выглядели тожекак настоящие мымрики, и — о, ужас! — даже и жители чем-то напоминали именномымриков: они смотрели на Габриэля исподлобья, угрюмо и подозрительно, иказались единой семьей, ибо сама их мрачность была похожа на какую-то родовуючерту. Почему-то они ни за что не хотели пускать к себе Габриэля. Самыерешительные вышли с дрекольем к храму, крича:

— Сколько ты заплатилнашему владыке, чтобы он назначил тебя к нам в село? Вот и уезжай в свойИзраиль.

Игумен Платон, что ли,успел их предупредить: «Будет вам иерей, только вчера с Израиля, по всему видно— масон», но тогда зачем же он сам отправлял сюда этого патриаршегоставленника, этого, по сути, «чужого раба»?.. И у отца Габриэля то и делокак-то само собой вырывалось из груди восклицание, обращенное вроде к немусамому, но такому давнему, прежнему, еще парижскому, ухоженному иблагополучному юноше, родному брату французского генерала: «Поль Делакруа, какты сюда попал?»

Но на самом делемымриковцы так враждебно встретили Габриэля, потому что, оказывается, ониждали, что им пришлют священника-земляка — владыка Варнава его только-толькорукоположил, и теперь они ожидали его к себе. Увы! — они еще не знали, чтосвященник-земляк все-таки предпочел остаться в городе и уже, не без стараний сего стороны, получил там храм.

— Забот с тобой необерешься! Видишь, сам церковный народ не хочет тебя принимать! — кричал наГабриэля отец Платон, когда тот вернулся через двое суток назад. — Ну ладно,пошлю тебя в Малую Уситву, но если и там тебя не примет церковный народ...

И послал его в село сполуразрушенным двухпредельным — зимним и летним — храмом: по всей видимости,когда-то здесь был небольшой монастырь. Называлось это все Малая Уситва. НоБольшой Уситвы нигде не было, как Габриэль ни шарил по карте, изучаяокрестность. Зато рядом располагалась деревенька, названная попросту ЛевТолстой.