Соль - Жан-Батист Дель Амо

Они находят вокзал, груду разбитых глыб, синих в наступающей темноте, между ними семьи теснятся на том, что осталось от перронов. Отец велит им сесть. Антонио и Арман повинуются, вытягивают ноющие ноги, расслабляют натруженные мускулы. Отец подходит к женщине, закутанной в серое тряпье.

– Sapete se ci sarа un treno domani?[33]

Старуха пожимает плечами. Показывает на горемык на перроне:

– Tutti aspettano, figlio mio, non si sa nulla. Si siede e fа come noi altri[34].

Отец смотрит ей вслед, потом возвращается к сыновьям. Ни слова не говоря, сбрасывает с плеч мешок и тяжело садится прямо на землю, вытянув левую ногу перед собой, согнув правую и обняв руками колено. Армандо чувствует кислый запах его ног. Он голоден, в желудке ноет и урчит, но ничего попросить он не смеет, зная, что есть они будут, только когда отец распорядится. У них лишь немного хлеба, сушеного мяса и воды. Он смотрит на улицу, которую видно через расщелину в стене. Проходит строй немецких солдат, следом вереница грузовиков. Их гортанные голоса звучат глухо в сгустившейся уже темноте. Арман думает о матери, оставшейся в деревне, потом о сестрах. Он отворачивается, чтобы не видел отец, и подавляет рыдание. Ищет пальцами руку Антонио, но брат уклоняется, строя из себя крутого.

Арман встает, делает несколько шагов, подбирает с земли камни и вдруг видит руку, высовывающуюся из кучи обломков. Он долго смотрит на нее: кожа серая, облепленная пылью. Рука вывернута под неестественным углом, пальцы свисают странно, как-то вычурно. С досады Армандо бросает один за другим камни в руку. Некоторые бесшумно стукаются о белесую плоть и скатываются вниз по обломкам. Поодаль старуха, к которой обратился отец, наблюдает за ним. Армандо не решается идти дальше, лицо его осунулось от горя и отчаяния. Чья-то рука хватает его за плечо, заставляя выронить камень и развернуться. Силуэт отца навис над Армандо, но не гнев читает он на неподвижном лице, лишь выражение легкой растерянности.

– Cosa fai?[35] – спрашивает он басом.

Арман не отвечает.

– Torna a sederti e non muoverti più [36].

Он поспешно повинуется, садится рядом с братом, который уже готов терпеть его присутствие. Вскоре усталость после целого дня на ногах дает себя знать, и он задремывает.

Много лет Арман будут сниться трупы, выглядывающие из бесконечных руин. Не в силах даже вспомнить маленький разбомбленный вокзал, он будет просыпаться в поту, но никогда не скажет Луизе о мертвой плоти, серой с прожилками, которая ночь за ночью проступает между камнями. Он будет лежать без сна в бледном свете спальни, охваченный странным чувством вины, рядом со спящей женой. Но пока на перроне этого вокзала Армандо проваливается в сон, густой и черный, как ночь изгнания.

* * *

Они катят под сильным зимним ветром на пляж Арескье, кутая лица в воротники курток, а над ними кипит и клубится неспокойное небо, и на дюны падают с него полосы зеленого света, полосы серого света.

Камиль опередил брата. Он крутит педали стоя, щеки раскраснелись от холода. Жюль не отстает. Ветер хлещет его в лицо, глаза слезятся. Он щурится, но все же хорошо различает силуэт брата, вихляющий то вправо, то влево, его светловолосую голову, склоненную навстречу буре, поднятые в позе спринтера локти. Мальчики борются с ветром, который толкает их назад, забирается в их носики так глубоко, что им трудно дышать. Они открывают рты, вдыхая струйку воздуха, и мелкий дождик, блестящий каплями на их лбах, окропляет им языки. Уши у них болят, пальцы окоченели, но скорость гонки и лютая зима будоражат их. Наконец они бросают велосипеды на землю, их визг и смех уносит ветер, они гоняются друг за другом по склону дюны, зарываются пальцами в песок, который осыпается и уходит из-под ног. Добравшись до вершины, Камиль и Жюль приземляются на пятую точку и скатываются на пляж.

Возбуждение нарастает, и Жюль чувствует сильное шевеление в тренировочных штанах. Его распаляет игра, море цвета гранита, раскинувшееся и бушующее перед их глазами, присутствие брата, пьянящее чувство их полного единения. Жюль улавливает внутренние течения, колебания, чувства, охватывающие Камиля от цинкового неба, разбивающихся волн и зеленеющего под ними песка, рева моря. Сколько ни старался Альбен сделать их разными, Жюль знает своего близнеца как самого себя. Он готов поклясться, когда они скатываются с дюны, что оба испытывают зимнюю негу в этом холодном и чувственном дыхании, в которое они ныряют, надсаживая глотки. Одно и то же наслаждение, несказанное и восхитительное. Камиль падает на влажный песок, его пальто и ладони покрываются, пестря, пленкой песчинок, среди которых поблескивают кристаллики кварца. Жюль, как подкошенный, падает рядом, его колени роют борозды на песчаном берегу. Опираясь руками на песок, он поднимает встрепанную голову к морю. Брызги вперемешку с дождем, которые ветер с моря несет прямо в лицо, блестят каплями на их лбах и щеках, прокладывают светлые линии на запыленных шеях. Внезапно братья схватываются, сплетаются, катаются по песку, колотя друг друга по рукам и ляжкам с визгом и хохотом. Они гнутся под тяжестью друг друга, их напряженные мускулы дрожат. Зима жжет им горло. Жюль наэлектризован давлением пальцев Камиля на его запястья, худыми руками, обвившими его торс, такого с ним никогда не было во время их бесчисленных стычек и неустанных игр.

Кажется, буйство стихии на пляже, где носятся вокруг них комья сухих водорослей, сосредоточилось в объятии двух братьев, и играют их натянутые, как струны, мускулы, и твердеет естество Жюля, толкаясь и вздуваясь в штанах. Одной рукой он неловко ищет между ног Камиля то же волнение, хочет нащупать под тренировочными брюками это огненное копье эхом своему собственному, сейчас он прижмется к нему, потрется, что может быть естественнее, и их общее удовольствие достигнет высшей точки в едином порыве. Их удовольствие не может быть несходным, жесты несогласными. Во все времена желания одного непременно были и желаниями другого, они по очереди предупреждали их. То, чего хочет каждый, всегда было лишь вариациями общей жажды. Но Жюль сжимает в руке лишь складку ткани, угадывая под ней маленький вялый членик, словно бы и несуществующий, и, когда брат отталкивает его руку, упираясь локтем ему в живот, он читает на его лице удивление и непонимание. На мгновение лицо Камиля нависает над его лицом на фоне бурного неба, где мчатся к морю пухлые серебристые облака. Струйка прозрачной слюны, усеянная песчинками, стекает из уголка его губ на мочку правого уха. Его черные глаза буравят взгляд Жюля, силятся прочесть в нем смысл его жеста, и впервые прямо-таки осязаемое смятение, которое они, однако, не могут назвать, отдаляет их друг от друга, выбрасывает на орбиты, проникает и растет между ними в крошечном пространстве их переплетенных тел, в дикости пляжа.