Лжедмитрий I - Вячеслав Козляков

В соборном определении по делу князя Шуйского говорилось об умысле на убийство царя Дмитрия Ивановича. Это подтверждается ходившими по Москве слухами о порохе, подложенном в кремлевских покоях. Пример Шуйских должен был показать, как новый царь собирался расправляться с изменниками. Изначально был выбран не обычный для московских царей путь казни по одному царскому слову, а нечто другое — совместное решение бояр, которым была доверена судьба рода Шуйских. И боярин князь Василий Иванович быстро сумел приспособиться и к этим правилам игры. Ход суда над Шуйскими известен в изложении Станислава Немоевского — родственника Мнишков, который рассказал об этом деле в своих записках. По словам мемуариста, боярин Василий Шуйский стал каяться в произнесенных словах перед царем, освященным собором и Думой: «Виноват я тебе, великий князь Дмитрий Иванович, царь-государь всея Руси, — я говорил, но смилосердись надо мною, прости глупость мою, и ты, святейший патриарх всея Руси, ты, преосвященный митрополит, вы, владыки-богомольцы, и все князья и думные бояре, сжальтесь надо мною страдником, предстаньте за меня, несчастного, который оскорбил не только своего государя, но в особе его Бога Всемогущего»10.

Однако мольба князя Василия Ивановича Шуйского о предстательстве была тщетной. В источниках сохранились сведения, что за него просила мать царя Дмитрия — инокиня Марфа, но это явная ошибка: царица-инокиня к тому времени еще не успела вернуться в Москву. Даже польским секретарям приписывали заступничество за Шуйских11. Правда, видимо, заключалась в свидетельстве «Нового летописца» о том, что все предали в этот момент опальных князей: «На том же соборе ни власти, ни из бояр, ни ис простых людей нихто же им пособствующе, все на них же кричаху»12.

Дело дошло до плахи. Подобно тому как Борис Годунов наносил удары по старшему в роде, царь Дмитрий также решил наказать первого из братьев Шуйских. Все понимали последствия такой политической казни в самом начале царствования Дмитрия, и это был тот шанс, которым воспользовался боярин князь Василий Иванович. Даже стоя на площади в окружении палачей, с обнаженной шеей, он продолжал просить о помиловании — но не ради себя, а ради славы того государя, в подлинности которого он теперь клялся: «Монархи милосердием приобретают себе любовь подданных», пусть все скажут, что Господь дал «не только справедливого, но и милосердного государя».

Вряд ли это было истинное убеждение боярина князя Василия Шуйского: он торговался, чтобы выговорить сохранение жизни. Тогда, на беду себе, самозванец решил его пощадить. Подобные признания были нужнее новому царю, чем голова его боярина. По сведениям иезуитов из свиты царя Дмитрия, казнь была назначена на 10 июля (или 30 июня по юлианскому календарю). В этот воскресный день на престол вступал патриарх Игнатий, и совсем негоже было омрачать его интронизацию жестокой расправой.

«Подлинный сфинкс тогдашней Москвы», как называл Шуйского о. Павел Пирлинг, сумел устоять и на этот раз, избежав казни в самый последний момент13. Конечно, опала все-таки постигла Шуйских: они были лишены имущества и удалены из Москвы, но это не сравнимо с теми последствиями, которые могли бы быть в результате физического устранения суздальской ветви Рюриковичей. К тому же вскоре нашлись поводы для помилования и возвращения князей Шуйских ко двору, где они будут лояльно вести себя по отношению к царю Дмитрию Ивановичу. Вплоть до того майского дня 1606 года, когда выяснится их настоящая роль в подготовке переворота и устранении Лжедмитрия I от власти.

Опала, наложенная при воцарении Дмитрия на князей Шуйских, могла обезопасить самозванца от дальнейших разоблачений. Царь Дмитрий Иванович выбрал милость, а не грозу в отношении бояр. Боярский заговор удался, но если знать надеялась, что власть упадет в ее руки, то она жестоко просчиталась.

Первый месяц после приезда в Москву царь Дмитрий продолжал подтверждать своими действиями легенду о «прирожденном царевиче». И неважно, что он сам был искренним ее адептом. Царь Дмитрий создал своей победой совершенно новое настроение в жизни людей. Уже совсем скоро придет время, когда, как говорил Авраамий Палицын, царем начнут играть, «яко детищем». Слишком быстрым оказался поворот от обличения «расстриги» к его принятию в московском обществе. Многие под этот шум решали свои собственные задачи. Так расправились со всеми Годуновыми «до малого ребенка», разослали в ссылки их родственников Сабуровых и Вельяминовых. Вместо них в Москву возвращались царские родственники Нагие. Были «реабилитированы» Романовы и другие, кто пострадал от Бориса Годунова. Имущество, конфискованное у Годуновых, равно как их должности, переходило к возвращавшимся из ссылки боярам. В разрядных книгах осталась запись о том, что этот процесс царь Дмитрий начал очень рано, еще во время похода на Москву: «А в Казанские городы с Тулы ж послал по Нагих и по Головиных, и подавал им боярство и вотчины великие и дворы Годуновых и з животы». Инока Филарета (Федора Никитича Романова) новый царь возвел в сан митрополита Ростовского и Ярославского.

Главным событием, конечно, стало возвращение в Москву из отдаленного Никольского монастыря на Выксе матери царевича Дмитрия инокини Марфы — царицы Марии Федоровны Нагой. Патриарх Иов и боярин князь Василий Иванович Шуйский были устранены или устрашены; единственной и самой опасной свидетельницей оставалась инокиня Марфа. На нее и были устремлены все взгляды: признает или нет она в спасенном царевиче своего сына? Четырнадцать лет прошло после смерти Дмитрия в Угличе, и разве можно было проверить подлинность слов того, кто назвался именем царевича? Материнское сердце не могло обмануться. Но как быть с расчетом на то, что, признав Лжедмитрия, царица-инокиня снова смогла бы вкусить царских почестей для себя и всей семьи Нагих? Ведь в противном случае ее, скорее всего, ждала тайная смерть. Понимали это и современники, поэтому были уверены, что существовал сговор между Дмитрием и Марией Нагой: «И пришел тот вор Рострига к Москве, и послал боярина своего князь Василья Мосальского к царя Ивана Васильевича к царице иноке Марфе, велел ее привести к Москве; а наперед послал ее уговаривать постелничего своего Семена Шапкина, штоб его назвала сыном своим царевичем Дмитреем, а потому Семен послан, что он Нагим племя, да и грозить ей велел: не скажет, и быт ей убитой»14.

Инокиня Марфа позволила использовать свое имя в большой игре самозванца и стала его верной сторонницей. «Тово же убо не ведяше никто же, — писал автор «Нового летописца», — яко страха ли ради смертново, или для своево хотения назва себе ево Гришку прямым сыном своим, царевичем Дмитреем»15.

Царь сделал так, чтобы все видели, как мать встречает своего сына. Он устроил торжественную встречу царице на подъезде к Москве в дворцовом селе Тайнинском. Они обнялись на глазах у присутствующего народа, и дальше царь, демонстрируя сыновье почтение, шел с непокрытой головой во главе процессии, ведя под уздцы лошадь с каретой, в которой ехала инокиня Марфа. В столице ей приготовили кельи в кремлевском Вознесенском монастыре. Туда царь Дмитрий станет часто ездить для совета с «матерью». Марфе Нагой, как и ее братьям, будут оказаны все почести, достойные самых близких царских родственников.