То, что скрыто - Хизер Гуденкауф

– Это ты меня извини! – рыдает Чарм. – Я должна была сказать тебе, что везу его в пожарное депо! – Она беспомощно смотрит на отчима заплаканными глазами. – Я больше не могла… Хотела, но не могла. Я так устала! Ну да, прошло очень много времени, а еще я боялась, что у тебя будут неприятности, поэтому я ничего и не сказала тебе заранее!

– Ты хорошая девочка, Чарм, – шепчет Гас. – Умная и смелая. Мне бы твою смелость!

Чарм перестает плакать и смотрит на отчима во все глаза. Гас часто рассказывал ей о пожарах, с которыми ему приходилось бороться. О дыме, пламени, жаре.

– Ты продолжала заботиться о малыше даже после того, как оставила его в пожарном депо. Так что в том, что он сейчас жив и здоров, есть и твоя заслуга.

– Я не дала тебе даже попрощаться с ним! – Гас не отвечает. Чарм понимает, что разговор его утомил. – Иногда я жалею, что она привезла его к нам, – говорит Чарм, наконец выплескивая свои самые затаенные мысли. – Иногда я жалею, что тогда взяла его на руки… Жалею, что узнала о его сестричке, которую бросили в реку. Мне так хочется, чтобы тебе стало лучше… – Чарм сглатывает подступивший к горлу ком и, еле сдерживая слезы, утыкается лицом в его острое плечо.

С огромным трудом Гас обнимает ее свободной рукой.

– Дочка… – хрипит он.

Больше говорить нечего. Так они лежат долго; Гас гладит ее по спине, а Чарм радуется его ласке, нежится, как кошка, в последних лучах угасающего солнечного света…

После истории с блестками и «волшебной» липкой лентой Джошуа не отходит от меня. В мою смену он постоянно предлагает помочь – передает книги, которые я расставляю на полках, считает монетки в кассе. Вскоре я знаю многое из того, что Джошуа любит и чего не любит. Он терпеть не может, когда у него липкие пальцы, не выносит даже запаха бананов, не любит грозу и убирать у себя в комнате. Он любит: Трумэна, играть в конструктор «Лего», пить газировку «Доктор Пеппер» – хотя мама говорит, что от нее портятся зубы, – и что-нибудь строить с папой.

Знаю, надо стараться держать его на расстоянии. Сближение с ним не может закончиться ничем, кроме катастрофы. Надо бы почаще отказываться от его помощи, говорить, что у меня много работы… но я не могу.

– А футбол? – спрашиваю я, вспоминая тот снимок, где он стоит в ярко-зеленой форме. – Любишь играть в футбол?

– Да, люблю. Правда, я играю не очень хорошо, – печально вздыхает Джошуа. – Кто-нибудь все время отбирает у меня мяч.

– Если хочешь, я покажу тебе несколько полезных приемов, – предлагаю я. – В детстве я только и делала, что играла в футбол.

– Идет! – соглашается Джошуа и наклоняется погладить Трумэна. – Завтра принесу свой футбольный мяч.

– Вряд ли твоя мама позволит нам играть в футбол в магазине, – возражаю я, сразу жалея о своем предложении.

Радость Джошуа сдувается, как воздушный шарик. Он задумывается, но вскоре оживляется:

– А ты приходи к нам домой! Поучишь меня играть в футбол, а я покажу тебе свою комнату и папину мастерскую!

– Не знаю… – Услышав колокольчик, я поспешно поворачиваюсь к двери. Покупатели – какая удача! Я не имею права приближаться к сыну, впускать его к себе в душу…

Я смотрю на дверь и вижу на пороге Девин. Она ступает как-то медленно, нерешительно. Куда подевалась ее привычная быстрая, деловитая походка? Что случилось? Девин как будто подменили… Она знает, вот в чем дело! Она узнала про Джошуа. Бринн позвонила ей и рассказала, что я – его мать. Сейчас она объявит, что я возвращаюсь в тюрьму. Я пробыла на свободе три недели, а теперь мне пора возвращаться. По-моему, лучше умереть.

– Джош, иди-ка ты делать уроки, – говорю я, когда Девин останавливается передо мной. Что-то случилось. Что-то очень плохое!

– Кто это? – спрашивает Джошуа, задирая голову.

– Джошуа, ты опять мешаешь Эллисон работать? – слышится голос Клэр.

– Не мешаю, а помогаю! – возмущается Джошуа.

– Эллисон, – негромко говорит Девин, – можно с тобой поговорить?

Клэр озабоченно смотрит на нас. Я понимаю, что правила вежливости требуют их познакомить, но слова застревают у меня в горле, поэтому я киваю и следом за Девин выхожу из магазина. Зажмуриваюсь и жду приговора. Сейчас Девин скажет, что должна отвезти меня в полицейский участок. На улице прохладно; ветерок охлаждает мои разгоряченные щеки, и я стараюсь запомнить приятное ощущение.

– Эллисон, – говорит Девин, и я открываю глаза. Она кусает губы, силится заговорить. Я думаю, хватит ли у меня сил попрощаться с Клэр, поблагодарить за то, что предоставила мне возможность поработать у нее. Увижу ли я когда-нибудь Джошуа? – Эллисон. – Девин берет меня за руку. – Твой отец…

– Отец? – в замешательстве переспрашиваю я. Опускаю глаза, смотрю на руку Девин. На ее безымянном пальце сверкает бриллиант. Она помолвлена?! Начинаю поздравлять ее, но она меня перебивает:

– Сегодня он упал у себя в кабинете. Его отвезли в больницу Святой Изадоры; сейчас он в реанимации. Врачи пока не знают точно, что с ним, но похоже на инфаркт. – Я вопросительно смотрю на нее. Как всегда, Девин как будто читает мои мысли. – Твоя мать позвонила Барри… мистеру Гордону. – Я киваю. Все становится на свои места. Отец и Барри Гордон, старший компаньон в юридической конторе Девин, давние друзья. – Хочешь поехать в больницу? – спрашивает Девин. – Я могу тебя подвезти.

Я вспоминаю последнюю встречу с отцом, вспоминаю родительский дом, откуда стерли все упоминания обо мне.

– Не знаю, захотят ли родители увидеть меня, – еле слышно говорю я.

– А ты чего хочешь, Эллисон? – спрашивает Девин. – Чего хочешь ты сама?

Вдруг я понимаю, что непременно должна ехать к отцу. Что, если он умрет? Да и мама… Неужели в следующий раз мы с ней увидимся только на отцовских похоронах? Я бегу к Клэр, рассказываю, что случилось. Она обнимает меня.

– Конечно поезжай. И держи меня в курсе. Насчет работы не беспокойся. Тебе важнее быть со своими родными!

Я не могу сказать ей, что, хотя я вернулась в родной город и провела здесь несколько недель, она мне ближе, чем мои родители.

– Спасибо! – с трудом выдавливаю из себя я. – Я вам позвоню.

Девин высаживает меня у больницы. Предлагает проводить меня, но я отказываюсь, уверяю, что отлично найду отца и сама. Если честно, на душе у меня скребут кошки. Но мне не хочется, чтобы Девин стала свидетельницей нашей первой встречи с мамой после разлуки. Понятия не имею, как мама отреагирует на то, что я появлюсь в больнице, в папиной палате. Может, обнимет, а может, прикажет немедленно уходить.

Последний раз я была в больнице Святой Изадоры, когда поправлялась после родов. Тогда меня арестовали за убийство моей новорожденной дочки. Меня увезли отсюда в кресле-каталке, которую толкала сотрудница исправительной колонии; руки у меня были в наручниках. В больнице, как и тогда, шумно. Сестры и доктора бегают по коридорам, посетители ходят медленнее, осторожнее, у многих робкие, испуганные лица. Я подхожу к справочной стойке узнать, где лежит отец. На пятый этаж поднимаюсь по лестнице. При мысли о том, что придется входить в душную кабину лифта, чем-то похожую на тюремную камеру, мне становится трудно дышать.