Работа над ошибками - Мартин Бедфорд

Линн, Грегори

Класс 4 – 3

Изобразительное искусство

За этот год Грег вновь создал несколько замечательных работ и проявил себя с самой лучшей стороны. Он не всегда в точности выполняет задания, но степень его мастерства и оригинальность создаваемых им произведений просто поразительны.

Энди Эндрюс.

Художественные экскурсии ничем не напоминали ни географические занятия на воздухе, ни поездки по историческим местам, ни походы в политехнический музей со специальными вопросниками мистера Бойла, которые он затем дотошно проверял, дабы убедиться, что мы не пропустили ни одного экспоната. А мистер Эндрюс на художественных экскурсиях обычно говорил:

Как надоест, идите в кафе и пейте колу.

Или посылал нас в галерею с заданием выбрать одну-единственную, но смертельно не понравившуюся картину и простоять возле нее подольше – сколько потребуется, чтобы составить список всего, что в ней не нравится. И, что самое смешное, после составления списка обычно выяснялось, что картина вовсе не так плоха, как казалось вначале. Нередко, наоборот, она тебе начинала нравиться.

После экскурсии он раздавал нам ксерокопированные листочки с цитатами или заметками на тему выставки, которую мы посетили. Он говорил:

Прочитайте все это, обдумайте, обсудите и, когда в следующий раз будете рисовать, напрочь выкиньте из головы.

Заметки о связи цвета с настроением/эмоциональным состоянием

Французские импрессионисты… отошли от традиционной техники фотографического изображения предметов с помощью последовательного нанесения мазков. Они считали, что в естественной среде предметы не имеют собственного цвета. Их цвет есть смесь оттенков, которые наши органы зрения воспринимают как единый цвет. Поэтому импрессионисты стали наносить на холст совсем небольшие мазки чистых цветов, стремясь воспроизвести непосредственное визуальное впечатление от изображаемых объектов.

Результат: СВЕТ и АТМОСФЕРА.

«Выходя на пленэр, старайся забыть о том, что именно ты пишешь, дерево ли, дом или поле… думай так: здесь маленький квадратик голубого, здесь розовый овал, а здесь желтая полоска».

Клод Моне

Рисуя в воображении Дженис, я вычеркиваю из памяти белое испуганное лицо, малиновое одеяло, в которое завернул ее врач «скорой помощи», когда помогал отцу ее нести; не вижу ни склизко-розового и кроваво-красного младенческого тельца на кремовых простынях и маминых голых ног, ни отцовых рук, поднимающих ее и погружающих в белое. Я вижу только мед и абрикосы, румянец розовых лепестков, темно-каштановый цвет древесной коры, золото и медь, и полированную бронзу; я вдыхаю цвет ее волос и ее кожи: теплые лесные ароматы осени.

Мама умерла не от рака. То есть она умерла, и у нее был рак, но убил ее не он. Не напрямую. А значит, когда я говорил мисс Макмагон и мистеру Эндрюсу, что мама умерла от рака, я лгал. Но в то же время я говорил правду: ведь если бы у нее не было рака, она бы не умерла так, как умерла. Скорее всего. Я пытался изобразить это взаимопроникновение правды и лжи – рисовал разные окончания в картинках о ее смерти. В одном из вариантов я разделил последний квадратик на две части – по диагонали, от правого верхнего угла к левому нижнему – и нарисовал два финала, рядом. Но вышло на редкость неудовлетворительно, и я долго не мог понять почему. А «почему» оказалось следующее: не бывает двух финалов одного и того же события, финал может быть только один (настоящий), зато с множеством трактовок. Один конец, разные выводы; либо никаких выводов. Проблема вот в чем: можно ли хоть с какой-то долей уверенности утверждать, что тот, кто будет изучать последовательность рисунков, придет к тем же выводам, что и художник? Я обсуждал это с мистером Эндрюсом, пока жил у него в квартире. Он сказал, что как только твоя картина вешается на стену, она перестает принадлежать тебе и начинает принадлежать тому, кто на нее смотрит.

Ее нашел я. Я, Грегори Линн. Я подошел к ее комнате утром, чтобы разбудить и сказать, что звонила тетя, что она заскочит попозже и спрашивает, не надо ли чего купить. Новый год только-только начался, повсюду еще висели рождественские украшения, на каминной полке и на подоконниках валялись поздравительные открытки. Снаружи температура понизилась, небо поблекло, набухло снегом, поднялся сильный ветер. Из-за двери маминой спальни до меня доносился дробный стук оконной створки, бьющейся о шпингалет. Вообще же в комнате стояла удивительная тишина, не было слышно ни маминого хриплого дыхания, ни жестокого кашля, не отпускавшего ее ни днем ни, с редкими перерывами, ночью. Я постучал два раза. Никакого ответа. Я повернул ручку и вошел. В комнате было темно, задернутые занавески трепетали на ветру. Под желтым покрывалом – серым в сумраке комнаты – мамино тело напоминало заснеженную горную гряду. Я включил свет. Она лежала почти что на боку, спиной ко мне. Темные волосы растрепаны, голая рука свисает с кровати. Я заговорил с ней, но она не ответила. Я потряс ее, но она не пошевелилась. Я взял ее за плечо и перевернул на спину. Из полуоткрытого рта потекла струйка рвоты. По щеке, по шее. На подушке тоже была рвота, в комнате, несмотря на врывавшиеся в окно порывы свежего воздуха, стоял неприятный запах.

Мам?

Ее глаза были широко открыты. Они смотрели на меня, но меня не видели, не видели вообще ничего. В тот момент я не заметил на тумбочке у постели ни пустой бутылочки, ни пустого стакана. Их нашел доктор. Парацетамол, сказал он. Несколько таблеток виднелось в лужице рвоты. Позднее патологоанатом обнаружил в желудке и остальные, полупереваренные. Таблеток было много, и прием такой дозы вполне мог бы вызвать летальный исход, уведомил он следствие, если бы непроизвольно возникшая рвота не привела к асфиксии, вызвавшей резкое нарушение сердечного ритма. (Я посмотрел все это в книгах, и вот что имелось в виду: мамино сердце остановилось из-за того, что она захлебнулась собственной рвотой.) После того как медицина установила фактическую причину смерти, коронеру оставалось лишь решить, случайным или намеренным был прием чрезмерной дозы лекарства. Свидетели – я, доктор, тетя – показали, что перед своей кончиной пациентка не оставляла никаких записок и не говорила ничего, что давало бы основания подозревать ее в намерении совершить самоубийство. Лечащий врач подтвердил, что к моменту смерти миссис Линн страдала онкологическим заболеванием в терминальной стадии и у нее имелись ярко выраженные симптомы клинической депрессии. Не исключено также, согласился он после соответствующих вопросов коронера, что из-за морфия, который миссис Линн принимала в качестве обезболивающего на последних стадиях заболевания, сознание пациентки было замутнено до такой степени, что она могла проглотить пригоршню парацетамола, не отдавая себе отчета в своих действиях. В заключительной речи коронер сказал, что для вынесения окончательного решения полученных свидетельств недостаточно. При данных обстоятельствах не может быть полной уверенности в том, что покойная, миссис Марион Линн, пусть и находившаяся в состоянии тяжелой депрессии, сознательно намеревалась покончить с жизнью. Поэтому коронер вынес открытый вердикт. Итак: мама сама явилась причиной собственной смерти (потому что выпила таблетки, из-за которых ее вырвало), но она не хотела покончить с жизнью. Кроме того, она должна была умереть так или иначе. От рака, который не был причиной ее смерти. В общем, я врал.