Великий океан - Иван Фёдорович Кратт

Внутреннее чутье подсказало ей, что происходило что-то неладное.

Подзадоренный смехом лекаря и гардемарина, своих неразлучных приятелей, Рагозин еще раз поклонился, снова обратился к Наташе.

Наташа ничего не понимала. Смущенная, красная, стояла она перед мичманом, неловко теребя карманы своего первого платья. А доктор и гардемарин смеялись уже открыто, поняв маневр товарища.

Понял и Баранов. Отведя руку из-за спины, он положил ее на плечо Наташи, медленно отстранил девушку. Движения правителя были размеренны, спокойны. Лишь по опущенным векам можно было догадаться о степени гнева, готового вырваться наружу. Однако все дальнейшее произошло по-иному. Не успел Рагозин, невольно отступивший назад, снова поднять стекла к лицу Наташи, лорнет вдруг вылетел у него из рук и, сверкнув осколками, разбился о решетку камина.

Задыхаясь от быстрого хода и ярости, сжимая в руке мушкет, стоял перед посеревшим мичманом Павел. Он только что вошел через боковую дверь.

В зале стало совершенно тихо. А Наташа вдруг побелела и медленно отступила к очагу. Внезапное появление Павла, которого она больше не ожидала встретить никогда, потрясло ее сильнее, чем разыгравшаяся нелепая сцена.

Между тем Рагозин наконец опомнился, ухватил рукоять шпаги, но вытащить не успел. Грохнули отодвигаемые скамейки, кто-то угрожающе крикнул, за спиной Павла вдруг поднялся Кусков, зверобои, Афонин. Старались протиснуться и остальные. Лишь князьки и Нанкок бросились к камину подбирать блестящие осколки.

Увидев, что дело принимало неприятный оборот, гардемарин кинулся в комнату, где находились товарищи, но те уже вышли на шум, а старший офицер, сразу сообразив, что произошло что-то скверное, быстро приблизился к мичману и положил руку на эфес его шпаги.

— Немедля на фрегат! — сказал он тихо. По совершенно обескровленному его лицу молнией прошла судорога. — Ждать моего возвращения!

Затем он поклонился Баранову и просил продолжать танцы. К нему присоединились офицеры, возмущенные поступком Рагозина, и даже гардемарин с лекарем. Приятели мичмана уже успели от него отречься. Замешательство, вызванное неприятным инцидентом, длилось недолго. За ужином, не виданным в этих местах по разнообразию блюд и доставленных с корабля напитков, праздничное настроение окончательно взяло верх. Французская водка и ром развязали языки, расшевелили чувства. Под конец Лука, а за ним и промышленные помоложе стали откалывать такие «контрадансы», что от топота ног гудели полы. Алеутские князьки плясали в звериных масках.

Морские офицеры не пожалели, что остались на этом балу.

Глава вторая

Было очень рано, хотя Лука давно открыл ставни во всех покоях правителя. Второй день стояла ясная погода, над лесом вставало солнце, алело круглое церковное окно — гордость корабельщика. Он сам смастерил раму, обрезал стекла, прорубил дыру на восток. Такие окна видел на побережье Норвегии, куда ходил еще мальчиком, доставляя для неводов пеньку.

— Сиять будет, — уговаривал он правителя. — Душе радостно. Дозволь, Александр Андреевич...

Баранов поглядел на мастера и, ничего не ответив, ушел. Но к вечеру прислал стекла, алмаз и начерченный размер окна.

Ему понравилась выдумка, а больше всего стремление к красоте. Чистое и высокое облагораживает, рождает желания, помогающие осмысленно жить...

Сейчас он глядел на эти сияющие стекла, не видел их, но светлое, возбужденное состояние не покидало.

— Отворяет Европа нам свои пристани, зовет нас Азия, ожидает Африка, и Америка на нас полагается... — говорил он своему собеседнику, неслышно шагая по горнице. — Сколь много выгод отечеству и от наших дел заложено. Тут, на Восточном море... С индейцами надо решить... Образование им дать, кормить. Великая сила — продовольствие для сих мест. Россия — большая страна, сколь много народов заботы требуют...

Доктор Круль сидел возле камина. Вернее, не сидел, а непрерывно ворочался перед огнем. Ночи на кекуре стояли холодные, влажный камень никогда не нагревался. Доктор был все в том же куцем сюртуке, шинель и теплый камзол пропали во время пребывания на острове. Но грея спину и руки, отставной лекарь ни на секунду не упускал разговора.

Подвижной и низенький, с курчавыми короткими волосами, выпяченной нижней губой, порывался он вставить свои замечания, торопился, путаясь и подыскивая нужное слово. Он жил в России уже несколько лет, предлагал военному департаменту различные тайные прожекты, держал у Синего моста цирюльню, служил корабельным лекарем Российско-американской компании, но говорить как следует по-русски так и не научился.

— Вы совсем плохо приходится. Один... Много руки нужно, голова, сил.

Круль вздохнул и на минуту замолчал. Сюртучок его распахнулся, выглянул подвязанный веревкой ветхий жилет. Даже справной одежи не было у доктора.

Баранов умолк, ходил по горнице. Задира-доктор ему нравился. Прожектер и мечтатель, он, как видно, мало думал о своем кармане. Нажива и корысть не были главною целью его стремлений. Портил все дело лишь дух бродяги. Такой долго на месте не усидит.

А Круль снова вскочил, вынул из заднего кармана старый сафьяновый портфельчик, достал оттуда сложенный вчетверо плотный синеватый лист.

Внутренние леса Тапа-Палы сгорели,

Пропасть долго была объята пламенем,

Земля Тауа-Егу оставалась пустынною.

Птица садилась на вершину утесов Огара-Гара... —

прочитал он высоким речитативом и, опустив на кончик носа очки, спросил:

— Знает вы, что это такое? Это поэзи Гавайская островы. Я там быль. Пальмы, небесный лазурь, солнце... Один маленький остров ваш имень назван. Король Томеа-Меа настоящий другг...

Так же стремительно, словно боясь, что его перебьют, не дадут высказаться, подбежал он к карте, висевшей возле книжного шкафа, пошарил близоруко очками и, найдя нужное место, торжествующе ткнул пальцем.

— Гавай. Вот. Островы на главный путь с Россия. Океан... Большие богатства заслужит можно, корабли строит, люди возит... Вы правду говорил сейчас. Отечеству выгод находит нужно, славу искат...

Баранов подошел к камину, сел, протянул над затухавшими углями руки. Теперь по комнате шагал отставной лекарь, то сдвигая, то надвигая на лоб очки, что-то бормотал, затем снова вернулся к карте, вынул из жилетного кармана обрывок шнурка, стал измерять расстояние от Ситхи до островов.

Правитель размышлял. Высказанное Крулем так легко и скоропалительно давно было затаенной мечтой, продумывалось не одну ночь. О Гавайях он знал много, может быть, больше других; собранное крепко держал в памяти. Дело колоний, неотступная забота о пропитании, малолюдство каждый раз отодвигали назад его планы, требовали всех сил.

Умный Томеа-Меа тоже искал встречи. После битвы в Моко-Гуа, победы над Ко-Ике-Ули, властелином островов и своим двоюродным братом, новый король хотел дружбы с Барановым. Щедрый и добродушный, заглазно подарил ему остров, выстроил моран — коралловую хижину на берегу