Премудрая Элоиза - Жанна Бурен

Бернар сначала отказался от ораторского поединка. Он говорил, что не любит обсуждать предметы веры в свете диалектики.

Увы! Тебя распалила перспектива столь необычайной схватки, и ты сообщил своим друзьям о дате состязания. Не имея более возможности уклониться, Бернар написал епископам провинции, прося их присутствия при споре, который ему пришлось в конце концов принять.

Зная о том, что готовилось, я не переставала трепетать за тебя, умоляя Господа прийти тебе на помощь. К несчастью, Божественная воля была не на нашей стороне. Тебе, без сомнения, нужно было пройти еще много ступеней вниз в обучении смирению — добродетели, столь противоположной твоей натуре! Ты еще не прошел свои муки до конца, Пьер, и Господь смилостивится над тобой лишь позже, когда, лишенный всего, ты согласишься безоговорочно покориться Его воле.

Итак, 3 июня, которое было, как я помню, понедельником через неделю по Пятидесятнице, в Сансе начался собор. Все высокие и могущественные лица королевства, как светские так и церковные, окружали, как мне рассказали, короля с его советниками. На кафедре, среди прелатов и клириков, тебя ожидал Бернар Клервосский в ореоле своей святости.

Стоя посреди зала, ты противостоял ему. Он тут же перешел к атаке. Этот человек, твердый, как скала, считал, что ни один твой тезис не выдерживает критики. Дерзость твоих высказываний приводила его в ярость. Для него вера не была предметом обсуждения. Ею обладали или ею не обладали. Истина была целым, и ее нельзя было позволить ставить под вопрос кому попало.

По его приказу один из клириков зачитал семнадцать положений, извлеченных из твоих трудов, которые он считал опасными, и тотчас после этого он обрушил на тебя целый поток цитат из Писания.

Когда мне рассказали, что случилось вслед за этим, я вначале отказалась в это поверить. Как, ты уклонился от борьбы, ты, чья отвага мне была известна! Ты бежал! Прервав своего собеседника, ты объявил, что не признаешь собора. Даже не попытавшись оправдать своих трудов, оправдаться самому, ты покинул зал, заявив во всеуслышание, что лишь папа может судить тебя!

Нетрудно догадаться о произведенном впечатлении. Все были единодушно против тебя. Так что уже в твое отсутствие синод осудил как еретические четырнадцать из семнадцати положений, которые ты не стал защищать.

Уже на следующий день два письма, излагающие в подробностях происшедшие события, были отправлены папе. Вряд ли они были снисходительны к тебе! Одно было подписано архиепископом Санским и его епископами, другое — архиепископом Реймсским и его епископами. Со своей стороны, Бернар Клервосский направил Святейшему Отцу личное письмо, в котором требовал отрешить тебя от сана как врага Церкви. Он присовокупил к письму весьма документированный трактат против твоего критического метода и некоторых введенных тобой понятий.

Результат этих действий не заставил себя ждать! В начале июля Иннокентий II направил как Бернару Клервосскому, так и архиепископам Санса и Реймса рескрипт, осуждающий твое учение все целиком, включая, разумеется, те положения, которые вменяли тебе в вину. Сверх того, он отлучал от церкви твоих учеников и предписывал тебе пребывать в молчании в монастыре, откуда ты не должен был уже выйти. Кроме того, все экземпляры твоих трудов должны были быть преданы огню.

Все было сказано. С твоим учением было покончено. Самый блестящий, самый одаренный, самый дерзновенный ум нашего времени был принужден к молчанию, низвергнут, сослан под сень монастыря. Твои враги торжествовали, ты был повержен!

Удар был жестоким для тебя, Пьер, но таковым он был и для меня. Я знала твою веру. Она не могла быть поставлена под сомнение. Я часто находила ее даже слишком непреклонной, когда она удаляла тебя от меня. Но она также освещала мой путь. Ты предоставил мне тысячи ее доказательств своим пером и еще больше примером Твоего существования, посвященного Богу, что ты неоднократно мне доказывал в течение двадцати лет. А тебя обвиняли в ереси! Но ведь твоей единственной целью было разъяснение религии, освещение всех ее темных мест. Желая сделать ее понятной для всех, ты думал лишь о том, чтобы приблизить ее к людям! Я знала твое рвение и твою искренность, о ты, самый страстный из христиан! Твоя максима: «Вера в поисках разума, разум в поисках веры» не могла быть поставлена под сомнение. Не ты ли любил повторять ту истину, что «поскольку разум приходит от Бога, Бог и разум не могут противоречить друг другу»?

Я проводила мучительные часы в своей келье, возвращая в памяти всю историю твоего падения. Я страдала твоим страданием, как всякий раз, когда ты подвергался нападкам, но также, увы, и своим собственным. Я должна признать, Пьер, что к чистой боли, которая пронзила меня, когда мне сообщили о твоем осуждении, быстро добавилось и чувство горечи, которую я едва осмеливалась признать в тайне своего сердца: так значит я посвятила себя, без призвания, без влечения, монашеской жизни, усеянной шипами и терниями, чтобы обнаружить по истечении двух десятилетий, что человек, ради которого я пожертвовала своей долей земных радостей, был отвергаем Богом?

Мы не отвечаем за свои дурные мысли, если отказываемся задержаться на них и с ужасом их отталкиваем. Так что я не буду судима за такую мерзость, ибо я на них не задержалась. Тем не менее, они оставили во мне какое-то чувство беспокойства, ощущение ошибки, которое, в соединении с моим горем и моим негодованием, довели меня до ненависти к Бернару Клервосскому.

Господи, прости мне теперь эту враждебность, обращенную против одного из твоих избранных. Я раскаиваюсь в ней. В то время она вырвалась из моего сердца вместе со слезами, и я не могла помешать этому.

В том свете, каким я озарена сегодня, я лучше вижу причины, по которым Бернар Клервосский опасался дерзостных доктрин моего учителя. Для этого цистерцианца, которому нельзя отказать в дарах разума и эрудиции, переживание веры было всегда превыше интеллектуальных подходов. Этот великий мистик думал, что любовь души, исполненной человечности, стоит выше исканий разума. Можно ли его за это порицать? По достижении конца моего пути мне кажется, что Бернар Клервосский вовсе не был неправ…

К тому же и ты, Пьер, разве ты не принес повинную, примирившись с ним? Слишком непохожие друг на друга, чтобы иметь надежду прийти к согласию, вы тем не менее покончили с этим, заключив мир. Уважение, более глубокое, чем ваши разногласия, сблизило вас после этих бурь.

В то же время, когда я узнала об уничтожающем тебя приговоре, Пьер, я превратилась в живую рану и не чувствовала себя способной простить.

Именно тогда я получила твое последнее письмо. Это было много больше, чем простое послание: это было духовное завещание, высшее свидетельство твоего уважения и твоей привязанности ко мне. Я была взволнована до глубины души тем, что из тинистой бездны своего поражения и отказавшись навсегда от борьбы, в которой ты блистал, ты подумал написать мне, мне одной, чтобы предоставить мне величайшее доказательство доверия, которое ты только мог мне дать. Не отрекаясь от нашей любви, ты обращался ко мне как к главному арбитру, чтобы исповедать свою веру. Ты делал это в таких благородных, таких возвышенных выражениях, что все нападки против твоей мысли рушились сами собой. Твое «верую» было всецелым приятием христианской доктрины, актом самоотречения и безграничной любви к Богу.