Бега - Юрий Алексеев

— Не мешайте! — пробовал было отвергнуть теплое обращение Агап Павлович. — Мне нужна медаль. Слышите, медаль!

— Будет и медаль, все будет, — сказал пахнувший почему-то аптекой человек. — У нас там полный комплект. — И приказал другому, пахнувшему бензином: — На улицу Веснина!

— На какую такую Веснина? — строго спросил Агап Павлович.

— Там монетный двор, — сказал аптечный солидно.

— Ну и прекрасно, — сказал Сипун. — А пса и лису — под арест!

— Слушаюсь! — сказал аптечный.

— Давно бы так, — покровительственно сказал Сипун. — Поехали, товарищи. Не задерживайтесь, поехали…

Янтарные Пески встретили Романа отличной погодой.

По проспекту Айвазовского бежала публика с прозрачными кульками, набитыми вперемешку резиновыми шапочками, игральными картами, гребенками и мелкой зеленой грушей. Публика посолидней сворачивала в «Блинную». Пластуны торопились к пляжу натощак: день обещал быть жарким, и калории солнца мыслились им полезнее.

Каморка штаба дружины располагалась на другом конце проспекта в белоснежном станционном здании, откуда навстречу Роману шагали разведчики из селения Круча, тащившие чемоданы курортников к своим орлиным гнездам.

Чубастый командир дружины сидел в одиночестве, изучая в зеркальце ссадину на подбородке. Роман представился. Чубастый был очень польщен и то и дело повторял слово «пресса», произнося его через «э», но с одним «с».

— Обращаю внимание прэсы на плохую сознательность отдыхающих, — говорил он, поглаживая синие якоря. — Их как следует надо прижучить. Каленым пером. Два часа, понимаешь, «гладиаторы» им козлиную морду показывали и стихи босиком читали. И ничего!.. Ноль внимания! Мы-то как напали на след, сразу же и словили. А начальник, Демьян Парфанович, их отпустил!.. Да разве на то милиция, чтобы отпускать? И теперь такая буза поднялась… Словом, невозможно стало работать. Нянчатся, понимаешь! Нам второй мотоцикл не дают, а Максимке-гладиатору мотороллер «Вятка» обещали, если утихнет. Между нами, сам Остожьев обещал… Тут уж я прошу прэсу вмешаться.

— Вмешаемся, — сказал Роман, прощаясь.

— Про дружинников моих написать не забудьте.

— Ни в коем случае, и вас не забуду…

— Я-то что, — заскромничал чубастый, — главное рядовой состав отметить. Простых исполнителей, — добавил он, и в голосе его угадывалась надежда.

Бурчалкин понимающе кивнул головой и отправился в милицию. Там разговор проистекал уже в других тонах.

— Напрасно вы это дело ворошите, — сказал Демьян Парфенович, глядя на корреспондента сквозь легированные очки. — Им и без того голову вскружили. А напишете, так и сладу с ним и не будет.

— Вы их, кажется, сразу отпустили? — осторожно поинтересовался Роман.

— А чего держать? Они ребята смирные, понятливые… Были, по крайней мере…

— Смирные, говорите? — переспросил Роман. — А вы не слышали насчет «Тулы» или там «Вятки»?

— Эхо-хо-хо, — сказал Демьян Парфенович. — Считай, что не слышал…

— Я вас понял, — сказал Роман и, поблагодарив еще раз, заторопился в горсовет.

Председатель исполкома Остожьев встретил корреспондента восторженно. Он так обрадовался, что не знал, на какой стул его посадить, и беседовать пришлось стоя.

— Вовремя! Очень кстати, — проговорил он, тиская Романа за плечи. — И ждет вас, дорогой товарищ, сюрприз! Сегодня у нас закладка памятника Отдыхающему труженику! И где, думаете? На месте недавнего безобразия — в полукруге Приморского парка… А кто будет закладывать?..

Бурчалкин затруднился.

— Ну, ну? — подзадорил Остожьев. — Думаете я? Не-а… Наши бывшие «гладиаторы». Лично, своими руками! Каково?.. Мы, конечно, провели работу. И люди осознали! Вечером, значит, закладывают, а днем они в агитпоходе по городу. А как же! Мы на критику реаги…

Председатель не закончил. С улицы донеслось обрывистое газолиновое чихание.

— Да вот же они! — обрадовался Остожьев и потащил Романа к окну.

По проспекту Айвазовского передвигалась зеленая «Вятка» с коляской, из которой торчал камень пудов на пять. За рулем, напрягшись, будто он тащил к столу самовар, возвышался посерьезневший Максим Клавдин. Второй «вятич» — Лаптев — обнимал Максима, чтобы не упасть, за талию, а свободной рукой вскидывал над головой маленький, вроде «Цветы не рвать», трансиарантик:

— Ну, как, доходчиво? — не без вызова поинтересовался Остожьев.

— Очень… Доходчивее не бывает, — отозвался пораженный Бурчалкин. — Только вместо «мы» я бы поставил «вятичи». Да, представляю, какой камень они у вас с души сняли!..

— И не говорите, — признался Остожьев. — У нас все-таки курорт, а не выселки: представители разных стран загорают, и дружеских и, мягко говоря, нейтральных. Так что принижать наши усилия в этом деле не приходится. Поработали — и результат налицо. Вы случайно не читали новых стихотворений Клавдина?

— Я и старых в глаза не видел.

— Жаль… то есть жалеть тут особенно нечего, но для сравнения было б убедительно. Вот, ознакомьтесь с последними, — и показал Роману «Южную здравницу» за понедельник.

Стихи назывались «Раздумья героя», и по мере их чтения брови Бурчалкина поднимались все выше и выше, отчего лицо его соответственно удлинялось.

— Разрешите, я возьму это с собой? — попросил он Остожьева.

— Ну, разумеется, какой разговор! Но главное удовольствие вам предстоит вечером. Вот где праздник так праздник!..

Как ни упрашивал Остожьев, дожидаться закладки памятника Бурчалкин не стал. Отказавшись от удовольствия, он тем же часом отправился в Симферополь, чтобы успеть на вечерний рейс. Роман спешил домой. Но аэропорт закрыли из-за грозы. Вылететь удалось только ближе к ночи.

Во Внуково Бурчалкин прилетел ночным рейсом и удачно попал на дизель-экспресс аэропорт — город.

Когда автобус после получасовой убаюкивающей езды плавно выкатил на Каменный мост, сонные пассажиры зашевелились в креслах и прильнули к окнам. На набережной было белым-бело.

На Москве-реке тоже бывают белые ночи.

На исходе июня ее гранитные берега светятся молочным светом. Белоснежные рубашки. Подвенечные платья. Они мелькают от Чугунного моста до Каменного, и под их гулкими сводами прыгает, пляшет эхо молодых голосов.

Это празднуют те, кому было вчера «еще семнадцать», а сегодня «уже семнадцать».

Нескончаемым белым водопадом они стекаются на Красную площадь. Площади сегодня не уснуть. Это их день. Их прощание. Больше им не подпирать коленками парту. Сегодня они стали взрослыми. И может быть, уже завтра романтик в кедах по-мужски ринется к берегам Иртыша. В глазах решимость Ермака. С плеча свисает, как колчан, гитара. Он едет заново покорять Сибирь.