Хуан-Тигр. Лекарь своей чести - Рамон Перес де Айала

В тот день когда Хуан-Тигр поцеловал лоб и руки Эрминии, ему показалось, будто в ней что-то вздрогнуло, что-то всколыхнулось, и этот трепет передался ему самому. Из дома он вышел обеспокоенным, в смутной тревоге. А вдруг Эрминия заболела? А если она умрет?… Что будет с ним, если он лишится Эрминии? И Хуаном-Тигром овладело предчувствие возможной потери.

Хуан-Тигр мужественно встретил мысль об этом. «Ну допустим, – рассуждал он сам с собою. – Да, Хуан, ты можешь ее потерять, ведь и ты смертный. Хоть ты и живешь в этой юдоли плача, но все-таки тебе выпало огромное счастье. Такого счастья, как у тебя, Хуан, нет ни у кого на свете. Но неужели ты не знаешь, что нет такого счастья, которое длилось бы сто лет? Ведь правда? Сто лет… Господи, да мне и не надо столько, мне хватило бы обычной жизни, только счастливой. Я прожил бы столько, сколько мне отмерено. А потом, исполнив мой долг, пошел бы на покой. Господи, только об одном я Тебя прошу: даруй мне сына. Только тогда я исполню мое мужское предназначение. Сын станет моим творением, и творение это станет вечным: он будет жить благодаря мне, а я буду жить в нем – даже когда мои кости истлеют в могиле. Весна моего счастья еще только-только занимается, она лишь рождается как это младенчески-розовое солнышко, которое пока что едва выглядывает, лениво нежась в зеленой колыбели этих холмов. Подчиняясь не своей, но высшей воле, солнце склонится к закату. Но у меня-то, Господи, есть воля, и ее даровал мне Ты! Так для чего же мне нужна свобода думать и желать, если думать – это еще не значит достигать, а желать – еще не значит мочь? Господи, я вернул тебе мою свободу, положив ее хоть и не в собственную Твою руку (ведь смертному не дано знать, где скрывается Твоя невидимая десница), но не оставив себе ни капельки этой свободы. Я ее всю, без остатка, передал той женщине, которую Ты мне дал в жены или, что одно и то же, в повелительницы. Но я всего лишь простой смертный, а она всего лишь простая смертная. И нам обоим суждено умереть. Но если я должен ее потерять, если Эрминия умрет, то пусть уж лучше, как и полагается, сначала умру я, а она, такая молоденькая, как этот только что родившийся день, она пусть живет».

Хуан-Тигр привычно опустился на колени и начал разглаживать пальцами траву, словно разыскивая в ней лекарственные растения. «Молоденькая, как этот только что родившийся день… – продолжал он свой монолог. – Когда я умру, она останется вдовой, красивой и богатой. У нее не будет отбоя от женихов, и один из них, может быть, самый недостойный, возьмет ее себе. А я стану кусать землю, под которой буду лежать, но не смогу встать из могилы и помешать этому. Нет, нет, только не это! Я уже будто слышу, как это ничтожество хвастается любовью Эрминии, как надо мной смеется. Конечно, ведь тогда я буду не в силах ему отомстить! Он будет осыпать ее ласками. Он будет шептать ей на ушко нежные слова. И тогда она вспомнит и о моей тупой неотесанности, и моих онемевших губах, которые не могли вымолвить ни слова. Сравнив прошлое с настоящим, она начнет меня презирать! Она выбросит меня из своего сердца и из своей памяти. Нет, нет, только не это! Пусть уж лучше она меня возненавидит, но только не забывает!» Хуан-Тигр присел на корточки, в задумчивости сложив руки на груди. «Спокойно, Хуан-Тигр, не волнуйся, – вдруг сказал он самому себе. – Откуда ты взял, что вы с Эрминией должны умереть прямо сейчас? Ты уже записал нас в мертвецы, хотя оба мы совершенно здоровы… Ты почему-то вдруг вообразил, что можешь потерять ее только тогда, когда она умрет. Или ты глупый мальчишка, который совершенно не знает жизни? Разве ты забыл, каковы люди? Или ты не понимаешь, что это такое – пропащая жена? Или, короче говоря, просто пропащая? Вот и смотри в оба, чтобы твоя жена тоже не стала пропащей. Подумай, Хуан, что для тебя лучше – просто умереть или погубить свою честь? А ведь это вполне может с тобой произойти: ведь Эрминия вылеплена из того же теста, что и все прочие женщины… Нет, нет, только не это! Не думай об этом, Хуан! Нет, она не как другие, она ни на кого не похожа! Она единственная в своем роде! Она чиста как горностай, и грех Евы не имеет к ней никакого отношения! Ну а если сна тебя все-таки обманет? Что ты тогда сделаешь? Смоешь позор? Замечательно, Хуан, просто замечательно! "Любовь боготворит тебя – честь требует отмщенья!" Ну вот, положим, ты ее и убил. И чего бы ты этим добился? Твоя, Хуан, честь так и останется запятнанной, даже и не сомневайся! Вот тогда-то ты и возненавидишь эту фальшивую есть, а любовь обернется для тебя угрызениями совести: ведь ты, святотатец, разрушил то, чему поклонялся! Ты не только не обретешь погибшей жены, но и сам погибнешь вместе с нею – уже навечно. Так что же тогда лучше – убить ее или убить себя? Нет, нет, лучше уж убить себя. Но ведь и в этом случае ты все равно ее потеряешь А без нее для тебя и рай покажется адом». Стоя на коленях, Хуан-Тигр, скрестив руки и подняв глаза к небу, начал молиться вслух:

«Господи Боже мой! Внемли гласу моления моего, из глубины воззвав! Только бы я ее не потерял, только бы не потерял! Если Ты хочешь отнять ее у меня, то пусть уж лучше она меня обманет, только бы она жила! А если для того, чтобы оба мы остались живы, я должен быть обманут, то пусть уж лучше я ослепну. Пусть, Господи, ничего не видят мои глаза – ни те, что на лице, ни те, что в душе. И тогда, ничего не зная и ничего не видя, я буду жить счастливым, хотя и обманутым».

Одним прыжком Хуан-Тигр вскочил на ноги. Лицо его потемнело, вот-вот разразится буря гнева. «Хуан, Хуан, – продолжал он свой монолог. – Ты что, струсил? Или ты, дезертир, забыл о своем долге? Хороший же пример ты подаешь обманутым мужьям! Страшно подумать, что стало бы с миром, если на твоем месте все себя вели бы как ты! Хуан-Тигр – магистр ордена мужей-рогоносцев! Тебя удостоят почетного звания "покорненький козлик"! па улице люди станут на тебя искоса поглядывать, ехидно ухмыляясь. А ты, дурак, ни о чем не подозревая, будешь шествовать с гордо поднятой головой, как будто тебе приятно красоваться своими рогами – этим знаком собственного бесчестья, показывая их всем и каждому… В порядочных семьях одно твое имя будет внушать отвращение, а в давильнях, кабаках и харчевнях над тобою будут просто потешаться. Молва о тебе понесется по всем улицам с грохотом и позором, как собака с привязанной к хвосту жестянкой. Так ты все-таки считаешь, что лучше жить обманутым, но счастливым? Ну и ну…» И Хуан-Тигр громко застонал. Его крик, огласивший окрестности, был как вопль ярящегося быка. «Нет, лучше уж Ты, Господи, открой мне на это глаза, если такое случится! – прошептал Хуан-Тигр. А потом, поправив себя, добавил: – Или лучше Ты мне их не открывай, я и сам разберусь. Что касается чести, то тут я, как Аргус, буду смотреть во все глаза». Хуан-Тигр вдруг увидел чистый и прозрачный ручеек, который извивался невдалеке, среди цветов. Бросившись ничком, Хуан-Тигр стал жадно пить, и ледяная вода охладила его горячечное воображение. «Вот ты, Хуан, и успокоился! Теперь ты понял, что эти твои мысли – чистое безумие? Подумай-ка лучше не спеша. Что это на тебя вдруг нашло? Или ты совсем свихнулся? Неужели тебя и в самом деле волнует, что о тебе скажут люди? А если они станут болтать от нечего делать, без всякой причины, разве так не бывает? Если судить по тому, что ты сейчас замышлял, тобою движет не столько любовь к Эрминии, сколько любовь к самому себе, глупое самолюбие, идиотская гордыня: ведь ты пришел в ярость от одной только мысли, что о тебе могут плохо подумать. А теперь, когда ты успокоился, давай-ка поразмысли как следует. Разве тебе не приходило это в голову? Вот смотри. Если Эрминия, не дай Бог, тебя и обманет, то обманет она не одна, а в компании с другим обманщиком. И конечно же. конечно, она и сама будет обманута этим человеком. Стало быть, этот обманщик обманет вас обоих – и тебя, и Эрминию. Ты хочешь смыть свой позор? А почему бы тебе заодно не смыть позор и с Эрминии? Вот и смывай его кровью того обманщика! Не бойся – и судьи тебя оправдают, и собственная совесть. И никто о тебе ничего не скажет, тебя только похвалят. Да и для Эрминии это будет хороший урок: она больше не позволит, чтобы ее обманывали. Что же может быть проще, что же может быть яснее? Не волнуйся, Хуан-Тигр, теперь все в порядке. Радуйся этому утру, радуйся жизни!» И Хуан-Тигр зашагал дальше. Вскоре он услышал крики, доносившиеся из одного деревенского дома на хуторе: пронзительный визг женщины прерывался хриплым мужским воплем.