Не верю в доброту братвы - Владимир Колычев

– Ну ты и упертый! – улыбнулась она.

– Я никогда и ни у кого в «шестерках» не ходил.

– И не надо.

– Я сам по себе…

Все верно, он сам по себе, но козырять этим совсем необязательно. Уходить надо было. Как говорится, пора и честь знать… Но Глеб не хотел уходить. Да и Катя вдруг села к нему на колени. От нее пахло водкой и страстью, а тело вибрировало от перевозбуждения. Севы нет и никогда не будет, а на Кокоса она хотела плевать с высокой колокольни…

За удовольствие надо платить. Глеб это понимал, но расплачиваться головой ему что-то не хотелось. А Кокос настроен был решительно…

То ли Слава обиделся, что Глеб не пошел за водкой, то ли услышал, как стонала у него на коленях Катя, или все-таки решил спросить с него за Севу. А может, и то, и другое, и третье… Так или иначе, Кокос вызвонил своих бойцов. Они стояли за окном возле машины, переминаясь с ноги на ногу. Их было четверо, не считая самого бригадира. И каждый, в принципе, мог в одиночку справиться с Глебом. Видно, что не пальцем деланые ребята.

Сам Слава звонил в дверь, но Катя ему не открывала. Глеб стоял у окна, а она сидела у него за спиной, обхватив голову руками.

– Знал бы ты, как он меня достал!

– Представляю.

– Меня тошнит от него, а он лезет и лезет!.. Жизни не дает!

– На хрен его пошли!

– Как? Он, если разозлится, то и убить может…

– Вот этого бы не хотелось.

– Бежать тебе надо. Можно через балкон.

– Я не заяц, чтобы бегать, – покачал головой Глеб.

В дверь забарабанили, и он пошел открывать. Плевать ему на Кокоса, но что-то не хотелось прослыть в его глазах трусом.

Слава стоял за порогом на широко раздвинутых ногах, покачиваясь на носках. Взгляд мутный от злобы, морда красная, и перегарищем прет, как мазутом от паровоза.

– Я все знаю! – свирепо рыкнул он.

– Что ты знаешь?

– Выйди, и я тебе скажу!

Они спустились во двор, но Кокос повел Глеба дальше. Зашли за угол дома, там его и обступили со всех сторон. Двух бойцов он немного знал, а остальных видел впервые.

– А ведь это ты Севу «замочил»! – распаляя себя, выкрикнул ему в лицо Кокос.

– Ну, значит, «косяк» за ним был.

Глеб не собирался больше оправдываться, да и некрасиво это, валить все на бабу, особенно сейчас, когда его собираются «мочить». Он один против пятерых, и шансов у него нет.

– «Косяк» за тобой, козляра!..

– Да что с ним говорить! – заорал бугай с маленькими узкими глазками на крупном квадратном лице.

Он ударил Глеба с правой, но поймал рукой воздух.

Глеб увернулся, но тут же прилетела нога слева. Этот удар он блокировал, подставив под него руки. Но кто-то ударил его по ногам, и он рухнул на спину.

Град ударов обрушился на него сверху, с боков. Он закрывал лицо руками, бока пытался защитить локтями. О нападении сейчас не могло быть и речи.

Сейчас он думал только о защите, но это не спасло его от сильного удара в висок. Сознание сначала потухло, а очередной удар вырубил фазу…

Свет в глаза, вопросы в лицо.

– Имя?

– Не помню.

– Фамилия?

– Не помню.

– А что помнишь?

– Ну, как ударили, помню… Как будто кувалдой по голове.

– Кто ударил?

– Начальник, мамой клянусь, я на путь исправления встал! Вагон меня ударил! Я скрывать не стану! А я могу на УДО претендовать, начальник?

– Какой Вагон? Какое УДО?

– Ну, я на условно-досрочное освобождение хочу. Если Смальцева сдам, это же мне зачтется?

– Какое условно-досрочное освобождение… Ты, Касаткин, думаешь, что находишься в зоне? – Следователь не знал, каким смехом ему давиться – истерическим или тем, который от души.

– Касаткин?.. Моя фамилия Касаткин?

– А разве нет?

– Ну да, кажется, Касаткин… А разве я не в зоне?

– Дома ты, Касаткин, дома. Освободился и домой вернулся.

– А как же Вагон?

– Какой Вагон?

– Ну, Смальцев… Он же меня ударил…

– Когда это было?

– Ну, в девяносто девятом.

– А сейчас две тысячи второй…

– Спасибо тебе, начальник, утешил, – блаженно улыбнулся Глеб, закрывая глаза. – Как будто дома побывал.

Он знал, как его зовут. Знал он и про справку об освобождении, которая лежала у него в кармане куртки. Но ему не хотелось отвечать на вопросы следователя, поэтому он валял перед ним дурака.

Сильно ему настучали, а могли бы и убить.

Он даже не знал, кто доставил его в больницу. В себя пришел уже здесь, в палате. Ушиб мозга у него, гематома в черепной коробке. Операцию делать вроде бы собираются, жидкость из гематомы откачивать будут. И еще два ребра у него сломаны, ливер отбит…

Его положили в отдельную палату, но вовсе не как вип-персону. Это даже не палата, а склеп какой-то. Холодно здесь, на темных стенах изморось, а с потолка капает. Справка об освобождении у него, а значит, он не человек. Как изгоя его здесь держат. И никто ничего не говорит. Про диагноз кое-что рассказали, и все. Игнорирует его медперсонал. Потому и должен поверить следователь, что Глебу неизвестно, какой сейчас год. А палата у него даже хуже той, в которой он лежал после драки с Вагоном.

И в то, что Глеб воспринял разговор с ним, как сон, следователь тоже должен поверить. Слишком уж хреновое у него состояние, а потому и «сумерки» в голове…

– Ты дома, Касаткин. Освободился и домой приехал. И справка об освобождении у тебя. – Похоже, мент принял его бред за чистую монету, раз принялся убеждать. – Только вот адреса твоего мы не знаем. Дом, улица… Кто там у тебя, родители, жена?

– Родители… Что, и мама ко мне прийти может? – Глеб недоверчиво посмотрел на следователя: – Я сейчас скажу адрес, и она придет?.. Может, я лучше номер телефона дам? Я номер телефона вспомнил… Так быстрей будет…

– Ты что, действительно ничего не помнишь?

– Нет.

– И кто тебя избил, не помнишь?

– Нет. Но если вы напомните, может, вспомню?

Следователь назвал адрес дома, возле которого его избили, но Глеб сделал вид, что ему это ни о чем не говорит.

– Много их было, ты лежал на земле, а они тебя били.

– Много?.. Не помню.

– Полицейский наряд проезжал, если бы не это, тебя бы могли убить… Тебя не били, Касаткин, тебя убивали…