Восьмое делопроизводство - Николай Свечин

Сыщики разошлись по всему городу с фотопортретом бандита. И в меблированных комнатах «Столица» на Арбате коридорный узнал своего номеранта. Тот заперся с вечера и с тех пор не выходил. Днем попросил чаю с холодным мясом и пару пива. Сидел и кого-то ждал…

Лыкову доложили об удаче. Тот сначала даже не поверил. Хитрый неуловимый разбойник отыскался как-то уж очень просто. Статский советник спросил у своего аналитика:

— Чем вы это можете объяснить?

— Только тем, что он хотел попасться.

— Неужели?

— Сами рассудите, Алексей Николаевич. Литвиненко переоделся в жандарма, а наружность не изменил. А после удачного налета, вместо того чтобы скрыться из Москвы, поселился — где? На Арбате!

— Хм. Уж очень заумно.

— А послать погоню в Арзамас было не заумно? Мы играем чужую пьесу. Поэтому они никого не убили при грабеже, чтобы не подводить Ксаверия под висельную статью.

— Хм…

— Точно говорю! — завелся подполковник. — Нам явно хотят скормить какую-то, как говорят англичане, дезинформацию. Вроде того, что Осип Германович Телятьев атаман «Альфы».

За Литвиненко установили наблюдение. Вечером он выбрался из номера и пошел в «Эрмитаж». Там в новом летнем театре бандит посмотрел оперетту «Принцесса долларов», где в конце представления на сцене появляются живые львы. Странное времяпровождение для налетчика, умыкнувшего семьдесят тысяч рублей. Пока Ксаверий развлекался, никто к нему не подошел. На выходе из «Эрмитажа» преступника арестовали.

Алексей Николаевич провел первый допрос по горячим следам.

— Мы все знаем, — начал он с шаблонной фразы.

Скок ухмыльнулся:

— Так уж и все?

— Ваш главарь — Лоренцев. А ты нарочно сдался для того, чтобы уверить нас, будто бы главный Телятьев.

Бандит довольно натурально вытаращил глаза:

— Лоренцев? Максим Захарыч?

— Он самый.

— Так он сыщик. Он меня арестовывал в пятом году.

— Вот-вот. Арестовал, а потом отпустил. И стал ты, Ксаверий, его подчиненным.

Литвиненко засмеялся самодовольно:

— Ну вы и балагур, ваше высокородие. Еще бы он меня тогда не отпустил. Я ведь хитрый. Улик ему не хватило, Лоренцеву вашему, вот и обмишурился. Он рядовой зухер, его место в конце. Выпускает-то самах, а не шестерка[65].

— Ну как не хватило улик? — сыщик вынул старые протоколы. — Вот, тут все есть. При обыске у тебя нашли флакон для духов туземной работы восемьдесят четвертой пробы с надписью «Кавказ». И золотое дамское кольцо фасона «гейша». Те самые вещи, которые ты ограбил у артистки императорских театров Алаевой.

— Те, да не те, — спокойно ответил налетчик. — Протокол-то у вас первоначальный. Мне его обещали сжечь, а сами, гляди-ка… Был другой протокол, который подменили сыскные. Я восемьсот рублей за что Сологубу отвесил? За это и отвесил. Он пошел к Мойсеенко, и фараоны переделали бумагу. Тогда в Москве нашему брату хорошо жилось. За деньги что хошь устроить можно было. Белого перекрасить в черного, и наоборот.

— А Лоренцев?

— Максим Захарыч? Надулся, как мышь на крупу. Я, кричит, до градоначальника дойду, но ты у меня сядешь в тюрьму, не минуешь. Мальчишка… Я когда отначился[66], он мне житья не давал. Три, что ли, раза задерживал ни за что. Все не мог успокоиться на мою хитрость. А вы говорите — Лоренцев. Пускай сначала подрастет!

— А потом что было?

— Потом? — переспросил бандит. — Потом он в Петербург убрался и отстал от меня.

— Пусть так. А Телятьев?

— Какой Телятьев? — снова выпучил глаза арестованный.

— Чиновник для поручений московской сыскной полиции.

— Это еще что за гусь? Такого не знаю. Он из новых, что ли?

— Каких новых? — Лыков не сводил с Ксаверия глаз, фиксируя каждое изменение мимики. Но тот держался хорошо и ничем себя не выдавал.

— Которых впятеро больше завели. На нашу голову. Этих я не всех помню, то ли дело старых.

— А кто же тогда ваш атаман?

Скок вздохнул:

— Нету у нас теперь набольшего. Убили вы его.

— Когда, кто?

— Сашка Поп был нашим атаманом. А сейчас мы все равны, голосуем, как депутаты в Государственной думе. Плохо без атамана. Как это? Демократия? Для нас, фартовых, она не годится.

— Тогда назови состав банды, — потребовал статский советник. Но Ксаверий уперся:

— Я честный скок, плесом бить не приучен[67]. Отправляйте меня в камеру, больше ничего не скажу.

— Тогда поедешь на каторгу!

— А вот это мы еще поглядим, — нагло ощерился Литвиненко.

— Сейчас я тебя верну в цинтовку, — спокойно заявил ему Алексей Николаевич. — А ты вот над чем подумай. То, что ваш атаман именно Лоренцев, мы знаем точно. А насчет Сашки Попа история такая. Вы его вытащили из тюрьмы, это верно. Потом сам же Максим Захарович сдал Сашку сыскным. Нашел будто бы на корабле — слыхал, наверное? А вот тебе то, что ты не слыхал. В ту же ночь Южиков пытался сбежать из предварилки. Оглушил надзирателя, выбрался на крышу. И там его застрелили.

— Я так и сказал: убили вы нашего атамана, — напомнил Литвиненко.

— Слушай дальше. Пуля, что попала ему в голову, была не того калибра, что в винтовках у часовых. Соображаешь?

— Нет, — растерянно ответил скок.

— Все просто. Я тебе завтра покажу результаты вскрытия. В Южикова выстрелили из немецкой винтовки Маузера. Армейская винтовка, ею вооружена германская армия. У наших солдат винтовки Мосина, у них калибр пули меньше.

— Ну?

— Баранки гну! Кто-то сложил твоего приятеля под шумок. Пока часовые выцеливали, он ему голову прострелил. Это был или сам Лоренцев, или другой человек по его приказу. Вот такой у тебя атаман. Сначала вытащил из тюрьмы. Потом, когда понадобилось, опять туда сдал. А для верности еще и шлепнул.

Литвиненко молча смотрел на статского советника, потом сказал:

— Я вам не верю.

— Твое дело. Бумаги я принесу, почитаешь. Там военные целый трактат написали по баллистике, но смысл понятен. И рассудишь сам, можно ли связывать судьбу с таким человеком. Ты сейчас выполняешь его команду. Максим Захарыч велел нарочно подставиться, чтобы мы тебя арестовали. Я же говорю: нам все известно. Ты свалишь на Телятьева, отведешь подозрение от Лоренцева и станешь ненужным ему. Даже опасным. Тогда берегись!