Поединок соперниц - Симона Вилар

— Сомневаюсь, — перебила меня девушка, да так резко, что я опешил. Она же, словно почувствовав себя виноватой, взяла мою ладонь своими маленькими ручками. — Разве вы не понимаете, Хорса, что к восставшим скорее примыкают, если они побеждают, а не когда в беде.

— Плохо же вы думаете о своем племени, Гита Вейк, — возразил я. — Они годами изнывали под тиранией норманнов и теперь…

— Я бы не назвала ее тиранией, — отмахнулась Гита. И только я набрал в грудь воздуха для отповеди, как она быстро заговорила: — Вы что же, не замечали, сколько лет саксы мирно уживались с норманнами, вступали в браки с ними, рожали общих детей, вели общие дела?

— О чем ты говоришь, девушка?!

Я презрительно усмехнулся.

— Сейчас я словно слушал этого продавшегося норманнам предателя, Эдгара Армстронга. Вы говорите, как он, и это весьма прискорбно, если учесть, что наш герефа покинул графство, предпочел попросту исчезнуть, только бы не вмешиваться в ваше дело, позволив нормандскому попу растерзать вас.

Она вздрогнула, задышала так, что подумал — вот-вот расплачется. Может, следовало утешить ее, но я все еще был сердит.

Нас отвлекло появление Альрика. Молодой тан пришел сообщить, что под покровом ночи норманны прокрались к мосту, влезли на него и теперь пытаются перепилить брусья там, где крепятся цепи, удерживающие мост на весу.

Мне стало не до леди Гиты. Я вновь ощутил жар в крови, почувствовал себя соколом, рвущимся в полет. А потом… Клянусь старыми богами саксов — это была бешеная ночь!

Туман мешал нам целиться в облепивших мост воинов неприятеля. Тогда я распорядился бросать с башни подожженные вязанки хвороста, и в свете их пламени наши стрелы и дротики стали куда точнее поражать цель. Но вместо павших из тумана возникали все новые воины.

Тем временем башню окружили норманны на плотах, на которых были установлены мантелеты [56], и при свете огней довольно метко поражали из луков наших защитников. Проклятые псы! В конце концов я решил открыть ворота и сделать вылазку, дабы сбросить рубивших мост воинов. Но поздно понял свою ошибку. Едва ворота Тауэр-Вейк отворились, как норманны устремились на мост, словно осы на мед. Закипела жаркая сеча. Лязг оружия, проклятия, крики — все смешалось в адском грохоте. Мы отбивались, рубились, прикрываясь щитами от стрел. Люди падали, мне залило глаза чьей-то брызнувшей кровью. Я рубил почти вслепую. А подпиленный мост уже накренился, повис на одной цепи. И стал столь скользким от крови, что мы съезжали по нему, как по глиняному откосу. Я сам едва не свалился, но меня удержали. И кто? Мой сын Олдрих. Он держал меня, уже цепляющегося за край, помог встать, а в следующий миг сам стал оседать. Я еле успел подхватить его и внести в башню, ибо в него впились сразу две стрелы. Олдрих вопил не своим голосом, точно в горячке. А тут еще часть норманнов просочилась за ворота, бились в самой башне, среди рвущихся на привязи коней, блеющих коз. Я кричал, чтобы закрыли ворота, невзирая на то, что снаружи остались наши люди. Главное — успеть укрыться в башне.

Олдрих уже не вопил — он потерял сознание. Я передал его кому-то на руки, развернулся, рубанул секирой ближайшего норманна и кинулся помогать кузнецу Аббе и Цедрику закрыть створки ворот. Последнее, что я заметил, так это своего хромого воина Гирта, пытающегося протиснуться в проем створок. Я оттолкнул его, и створки захлопнулись. Мы бросили брусья в пазы и наконец смогли перевести дух. Снаружи сильно стучали, ломились. Я даже различил голос Гирта, славшего проклятья на мою голову, а еще через миг раздался его отчаянный вопль.

— Это же был ваш воин, — тяжело дыша, заметил Цедрик.

Я только махнул рукой. Нестрашно потерять одного или двоих, когда спасены остальные. К тому же Гирт спал с одной из моих жен.

Снаружи на ворота посыпались глухие мощные удары. Видимо, норманны пытались прорубить их секирами. Потом с глухим ударом упал мост — этим псам все же удалось опустить его. И тотчас удары в ворота участились. Конечно, их створки были сделаны на совесть, но нападавшим нужен был по крайней мере таран. А сейчас пусть наши стрелки снимают их, пока у нападавших не пройдет охота подставлять себя под жало стрел и дротиков.

Но оказалось, Утрэд приготовил для них кое-что получше. Он велел лить с башни на нападавших кипящую смолу. И как же орали, вопили, стонали эти норманны! Сладостная картина! Враги горели, метались, катались по дамбе, сваливаясь в воду, тонули. Ибо когда смола проникает под доспехи, ее адского жжения не охладит даже ледяная вода.

В конце концов норманны отступили. Мы ликовали, кричали, хохотали. А тут еще с таким трудом отвоеванный ими мост воспламенился, и Тауэр-Вейк оказалась отрезанной от дамбы. Правда, ворота тоже загорелись, и нам пришлось изрядно потрудиться, чтобы погасить их. И все это под обстрелом норманнских лучников.

Когда все окончилось, я почувствовал, как устал. Но самое дивное — у меня не оказалось ни единой царапины. Ну чем не повод, чтоб возликовать! Но я не ликовал. Поднялся на этаж, где лежали раненые. Женщины оказывали им помощь, перевязывали. Я увидел леди Гиту, склонившуюся над Олдрихом. Мой сын был без сознания. Сегодня он проявил себя как мужчина, спас меня. И если ему суждено умереть, я буду с гордостью вспоминать о нем.

Гита увидела, как я смотрю на сына.

— Он крепкий парнишка, Хорса. И хотя наконечник одной стрелы с трудом удалось достать, а древко второй раздробилось, жизненно важные органы не повреждены.

Разрезав куртку и тунику на плече Ольдриха, она промыла рану каким-то остро пахнущим снадобьем. Что ж, она провела большую часть жизни в монастыре, а там неплохо обучают врачеванию.

— Так я могу быть спокоен за Олдриха?

Гита как-то странно поглядела на меня.

— Этого я не говорила. Ранение серьезное. Хорошо, что он в беспамятстве и не ощущает боли. Я же со своей стороны сделаю все, что могу. Но боюсь…

Она виновато развела руками.

— Наконечник глубоко вонзился, нам пришлось сильно разрезать мышцы, чтобы достать его. И эти щепки от древка…

Я отвернулся, не мог глядеть, как она что-то извлекает из кровавого месива, в которое превратилось плечо Олдриха. Крови я не боялся только во время схватки. А так… Я не мог этого видеть, начинало подташнивать.

Гита негромко сказала:

— Боюсь, что твой сын, Хорса, не сможет более владеть рукой.

— Рука-то левая, — заметил я, все еще не в силах оглянуться. — Настоящему воину нужна правая, чтоб держать оружие.

И опять этот ее странный взгляд. Я ушел. Мне надо было хоть немного отдохнуть.

* * *

Я проснулся от шума в башне и за ее стенами.

— Кровь Водана! Что происходит?

Но особой тревоги на лицах людей я не заметил. Скорее даже воодушевление.