Эвкалипт - Мюррей Бейл

В своей комнате юная официантка сбрасывала с себя последние одежды. Вот она небрежно полуобернулась. Коммивояжер едва не задохнулся при виде выпирающей мощи ее наготы: между бедрами густо встопорщилась чернота.

Он вытянул шею, чтобы разглядеть больше… и тут увидел ее ноги — вот оно, темное пятно, кажется, будто девушка по колено в чернилах!

В это самое мгновение она оборотилась к окну. Нет, она даже не вскрикнула, однако незваный гость отшатнулся назад, или ему так показалось. И натолкнулся спиной на что-то твердое. Он даже двинуться не мог. Сопротивляться было бесполезно. Коммивояжер по-прежнему видел внутреннее убранство комнаты и бледное нагое тело официантки. Руки его намертво приклеились к бокам. Нечто несокрушимо-крепкое и прямое, и головокружительно-высокое словно вбирало его в себя. Ну не глупец ли он? — давно пора возвращаться домой в Сидней! В голове у него разом стало холодно. И тут он услышал голоса.

От мускулистых ног официантки пятно растеклось по тесному загону для кур, поглощая бутылки и банки, пригодные к употреблению доски и так далее, перехлестнулось через серый растрескавшийся забор и прихлынуло к основанию нового телеграфного столба (из древесины карри), коему отныне предстояло стоять здесь в дождь и в вёдро и глядеть на молодую гречанку в ее комнате, нагую, в чем мать родила.

Разумеется, она-то жила долго и счастливо до глубокой старости, время от времени развлекаясь в мужском обществе.

Вплоть до сего дня случается (и примеров тому множество), что мужчина, натолкнувшись на раздетую женщину, оказывается просто-напросто не способен отвести глаза, не говоря уже о том, чтобы зажмуриться. Характерная видовая особенность, знаете ли. В мире такое то и дело где-нибудь да происходит. Скажете, случайность? Скорее, здесь задействован некий глубинный, основополагающий механизм; а по мере того, как глаза овладевают беззащитным телом, включается еще один механизм, вторичный, способный привести к неожиданным последствиям, а порою и к воздаянию.

Прошло два дня; о незнакомце — ни слуху ни духу. В глазах Эллен энциклопедичный ландшафт сделался невыразителен и угрюм.

Взгляд не различал никакого движения; во всяком случае, ничего из ряда вон выходящего, никакой тебе идущей навстречу фигуры.

На третий день с востока налетели ветра и косой дождь; они исхлестали эвкалипты, превратив их в беспомощные кустики: панорама истрепанных репутаций, иначе и не скажешь — могучие деревья трепещут и вздрагивают в девическом отчаянии, иные расколоты или вырваны с корнем, а небольшое пастбище, поросшее тускло-бурой травой, аккуратно расчесали, превратив в широкий коврик — такие половики с оранжевым ворсом попадаются у порога некоторых сиднейских парикмахерских.

Издерганная ветром, Эллен чувствовала, как ею овладевают беспокойные мысли. Ну, вот он и ушел. Да что на нее накатило такое? Девушка все думала и думала — и непроизвольно хмурилась. Представ перед ним нагой в тот день у реки, она ощущала запредельную, простодушную открытость. А еще она безоговорочно ему доверяла. В некотором смысле она уже отдалась; теперь-то в нем чужака видеть трудно.

Эллен ждала в тех местах, где они встречались обычно, и с первых же мгновений понимала: сюда он не придет. И брела все дальше, переходя от дерева к дереву.

Эвкалипты, деревья-эгоисты, тени почти не дают. В один из дней Эллен далеко ушла от дома и, наверное, сожалела про себя, что сочащиеся влагой эвкалипты не обладают зонтичными свойствами дубов, или самых обыкновенных платанов, или хотя бы мрачных тевтонских сосен: девушка позабыла застегнуть свой пастушеский плащ и промокла насквозь. Правда и то, что теперь, после этой пробежки зигзагом, когда волосы ее налипли на лоб и уши, а вода ручейками струилась по лицу, Эллен ощущала себя в самом центре некоей драмы, возможно, что и грустной; во всем ее облике читалась твердая решимость. Иначе зачем бы ей снимать отсыревшее платье и вешать его на загадочный гвоздь, вбитый в ствол ее дерева? Сама не зная как, Эллен пришла к девичьему эвкалипту, а в нем, понимаете ли, гвоздь торчит. Повешенное на просушку платье казалось поникшим, обессиленным двойником ее самой.

По крайней мере, непогода остановила неумолимое продвижение мистера Грота. Однако в силу привычки он по-прежнему являлся в усадьбу с утра пораньше и громко топал, отряхивая на веранде грязные сапоги. И он, и Холленд вели себя одинаково. Оба хватали себе по кружке чая и рассуждали о ненастье.

Неосмотренным оставалось одно только далекое треугольное пастбище, где росли преимущественно железнокоры, а в точке, наиболее близкой к городу, — единственный эвкалипт-призрак. Декоративные деревья, обрамляющие подъездную дорожку к дому, мистер Грот оставил напоследок. По всей видимости, он собирался идентифицировать последние сорок эвкалиптов, триумфально прошествовав к парадным дверям. Мистер Грот сообщил Холленду, что ему нужен еще день, от силы два.

Эллен расслышала эти слова в шуме дождя по железной крыше — они на миг заглушили грохот ливня, — проходя мимо этих двоих по веранде, в дождевике, зато без платья, и едва не споткнулась на ходу.

Все, кроме Эллен, понимали: мистер Грот вот-вот завоюет ее руку. А она — невероятно! — вновь сосредоточила свои мысли и силы на другом — на человеке из ниоткуда, на завораживающем невидимке, — возможно, надеясь, что ежели она поглядит в противоположном направлении, то индустриальный прогресс мистера Грота, двигающийся семимильными шагами, как-нибудь да свернет в сторону и куда-нибудь да денется. Ни отец ее, ни кто-либо другой уже не сумели бы спасти девушку.

Едва снаружи прояснилось, Эллен поднялась в башню и обшарила взглядом окрестности, высматривая хоть какое-нибудь движение, хоть какое-нибудь свидетельство того, что он здесь. Знакомые предметы изменили местоположение, от других остались лишь разбросанные по земле обломки, нарушавшие четкую линию ограды; третьи торчали под непривычным углом. Тут и там в лощинах, обычно одетых тенью, поблескивала вода: то был пейзаж после великой битвы.

Итак, деревья производят кислород в форме слов. Девушка словно наяву слышала его голос. Истории, действие которых происходило на фоне чужеземных декораций, подступили ближе к дому. Вернулись к ней, к Эллен. Это все благодаря посверкивающим тут и там лужам и обтрепанным эвкалиптам, властно требующим внимания.

А в промежутках между историями Эллен некогда позволяла ему поддержать себя и помочь, безо всякой на то необходимости, перебраться через поваленное дерево или завал камней.

Вот есть, например, эвкалипт «речная мята» (он же эвкалипт возвышенный, Е.elata); у него видовых названий больше, чем у любого другого эвкалипта. «В одной усадьбе близ гавани в Воклюзе жила миниатюрная яркоглазая женщина в золотых сандалиях; она столько раз выходила замуж и разводилась, что теперь даже фамилию свою могла вспомнить разве что с трудом. Другие женщины ей симпатизировали, однако ж счастлива она не была. Раз какой-то мускулистый парень с вытатуированной на одном плече звездой и одетый лишь в шорты, темно-синюю майку и башмаки, непонятно зачем сгрузил ей на подъездную дорожку гору влажного желтого песка и — вы не поверите! — как ни в чем не бывало явился к парадному входу и расписку в получении потребовал. Хозяйка была еще в халате, растрепанная со сна. На то, чтобы выяснить недоразумение, потребовалась минута-другая, но по мере того, как эти двое неотрывно глядели друг на друга, недоумение сменилось замешательством иного рода — куда более глубоким и ей хорошо знакомым…»