Монстролог. Ступени, ведущие в бездну - Рик Янси

Я сказал правду: я никуда не ехал. Идти тоже было некуда. Не обратно же в отель. И не к Лили. Не в дом фон Хельрунга. Не в Общество. Я отдался на волю волн, и так, без руля и без ветрил, меня подхватил человеческий поток большого города.

Я не мог вспомнить, когда я в последний раз ел, но голода я не чувствовал. А когда спал? Усталости тоже не было. Я болтался в вечерней толпе, как пустая бутылка в огромном и безликом море.

Все шло прекрасно, до той самой минуты, пока ты не сунул нос, куда тебя не просили.

Да, доктор Уортроп, вот тут-то и встал вопрос о том, кому нужна моя голова.

У меня возникло слабое желание вернуться на ту улицу, где женщина звала меня с крыльца: может быть, если я лягу с ней, то не буду чувствовать себя таким заброшенным и одиноким.

Даже чистейший из поцелуев…

И Сибилла ответила: смерть.

Свет стал из желтого алым, над фонариками из золотой и красной бумаги взмыл дракон. Запахло рыбой, имбирем и чем-то едким, вокруг скорострельные вспышки их языка, беспримесная темнота их узких глаз на фоне желтоватой кожи; я зашел в Чайна-таун.

Улица была заполнена людьми; я свернул за первый попавшийся угол, и яркий свет остался позади. Из дверного проема вышла женщина.

– Ты к нам, да? Заходи.

Она втолкнула меня внутрь. В маленьком вестибюле сидели на деревянной скамье две девушки. Обе американки, как и женщина, но все трое в китайских халатах с красными драконами. При виде меня они встали, подошли ко мне с двух сторон, и каждая вязла меня под руку. Обе были прекрасны. Я не сопротивлялся, когда они провели меня через занавес в плохо освещенную, задымленную комнату. У меня слезились глаза; меня тошнило. Валы дыма накатывали один за другим, вызывая подобие морской болезни.

– Что это за место? – спросил я у девушки, которая держала меня под правую руку.

Стен видно не было. Комната словно уходила в бесконечность. Я различал лишь смутные силуэты, отдаленно похожие на человеческие, – они лежали на матрасах, на кроватях и скамьях, крытых одеялами, кто-то парами, но чаще поодиночке. Тела лотофагов хранили расслабленную неподвижность, и только глаза метались под опущенными веками. Мои мысли разбегались: я чувствовал, как они полуоформленными ускользают от меня в дымную мглу.

Девушки вместе со мной опустились на свободный матрас. Он зашуршал – внутри была солома.

– Опиум, – сказал я той, что сидела от меня слева. – Да?

Она улыбнулась мне. У нее было тонкое лицо с большими темными глазами. Девушки красивее я не видел никогда в жизни. Ее подруга – сестра? они были очень похожи – извлекла из какой-то выемки в стене тонкую, длинную трубку и стала ее набивать.

– Хочешь попробовать? – спросила она.

Первая девушка уже грела над огнем чашку трубки. Понаблюдав за ней с минуту, я сказал:

– Вообще-то мне хотелось бы чего-то невероятно эйфорического, – оргазмического, за неимением лучшего слова.

– Тебе понравится, – ответила девушка. – Как тебя зовут?

– Пеллинор, – ответил я.

Ее сестра вложила трубку мне в руку. Взяв мою ладонь своими, девушка поднесла стебелек трубки к моему рту.

– Дыши глубоко, Пеллинор, – прошептала она. – Затягивайся глубже, а дым выпускай через нос, медленно, очень медленно.

– Не уходи, – сказал я.

Я сделал глубокий вдох. Мой желудок протестующее заворчал, но я задержал дыхание и не выдыхал так долго, что само время, текущее сквозь меня, натянулась, точно леска, которая вот-вот лопнет, лицо девушки поплыло и вытянулось, а ее глаза заняли все поле моего зрения.

– Он действует необратимо, – сказала она. – Как эдемский плод.

Сестра вторила ей с другой стороны:

– Раз попробовав, его уже не бросишь. Каждое новое причащение порождает желание причащаться снова, снова и снова.

– Чего ты хочешь? – спросила первая.

– Смерти, – был мой ответ.

Ее лицо стало размером с Землю. Зрачки превратились в континенты. Губы раздвинулись, точно тектонические пласты, пропасть, открывшаяся меж ними, имела сотни миль в ширину и неизмеримую глубину.

– Чистейший поцелуй, – сказала она, и ее дыхание было свежо, как дуновение весны.

– Лили, – сказал я.

– Оставь непорочность, – ответила Лили, и я поцеловал ее. Я летел сквозь ее атмосферу, неизмеримо малый, и жар моего вхождения в нее выжег сначала плоть с моих костей, а затем и сами кости, обнажив мозг, и я, раскаленная добела песчинка, продолжал падать, освобожденный от своей скверны ее незамутненным эфиром.

«Я умру, Лили, я умру».

«Тогда умри во мне».

Я беспределен.

Нет места, где бы не было меня.

Я круг, окружность совершенна.

Я изначальное яйцо в момент разрыва оболочки.

Я тот янтарный глаз, что смотрит на тебя, и я твой взгляд, что возвращается к нему.

Я – Унгехойер. Все наоборот.

Я спасенье. Я – чума. Я совершенство.

Как сбрасывает кожу змей, так я стряхнул с себя природу человека. Мне нет границ, а значит, нет тебя.

Вот мой секрет:

Я – Унгехойер.

Обернись.

Мир кипит. Злое красное солнце заполнило полнеба. Его кровавый свет сочится по трещинам земли, пустынной, мертвой, сожженной, как на пепелище черепок.

Нет ничего живого, только я скитаюсь, несломленный, прошедший горнило тьмы. Я – тьма, и я же совершенство.

* * *

Чего ты хочешь? Смерти?

Обернись. Я здесь, в одной десятитысячной дюйма от взора твоего. Я здесь всегда. Я тварь безликая, чье имя ты назвать не можешь, я тварь без имени, чей лик не смеешь зреть.

Я – ненавистное твое желанье, я руки, что обняли тебя, я утроба, которой ты бежишь.

Теперь ты видишь? Понимаешь? Зубами я сдеру твои покровы. Комариным жалом твою я выпью кровь. Прибрежной галькой сотру во прах скелет. На атомы я тело разделю.

К чему притворство? Ты знаешь, кто я. Так обернись.

Мир придет к концу кровавым светом на спекшейся земле, но я все буду жить, и так же раскрываться в бесконечность.

Все сущее есть круг, круг совершенен.

Вот в чем тайна.

Обернись.

Океан темен и тих, небо беззвездно; горизонт исчез.